История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9 - [39]
– Думаю, – сказал г-н Кверини, – надо поместить моего метрдотеля в другую коляску, потому что моя рассчитана только на двоих.
– Ваше Превосходительство, – сказал я, – не должны об этом думать, потому что у Марколины есть своя коляска, в которой она и м-м Венеранда поместятся вполне удобно, и где можно будет поместить также и ее чемоданы.
– Ты, значит, хочешь, – спросила она, – подарить мне также и коляску?
Я не мог ответить. Я сделал вид, что мне надо высморкаться, и отошел к окну вытереть слезы. Вернувшись через две минуты, я не увидел Марколины. Прокуратор Морозини, тоже растроганный, сказал мне, что она пошла поговорить с м-м Венерандой. Все вокруг погрустнели, и, зная, что причиной этого стали мои чувства, я заговорил об Англии, куда я направлялся, чтобы устроить свою судьбу с помощью имеющегося у меня проекта, который зависел только от министра милорда д’Эгремон. Г-н Морозини сказал, что даст мне письмо к этому министру, и другое – к г-ну Цуккато, который был резидентом Венеции. Г-н Кверини спросил у него, не будет ли он, рекомендуя меня, скомпрометирован перед Государственными Инквизиторами, и прокуратор холодно ответил, что трибунал Инквизиторов не сообщил ему о преступлении, которое я совершил. Г-н Кверини, человек очень сдержанный, кивнул и ничего не ответил. Марколина вернулась, и все присутствующие заметили, что она плакала. Она подошла ко мне, сказав, не хочу ли я отвести ее в «Парк», потому что ей надо собрать свой чемодан и разложить в коробки большое количество своих безделушек, которые ей дороги. Мы ушли, будучи приглашенными обедать у них также и завтра. Отъезд был назначен на послезавтра.
Придя в свою комнату, я, безутешный, разделся, приказав проверить коляску и приготовить ее к долгому путешествию. Я бросился на кровать в домашней одежде, не слушая то, что говорила мне, весьма разумно, Марколина.
– Согласись, – говорила мне она, – это не я тебя бросаю, а ты меня отсылаешь.
В шесть часов г-н Морозини и г-н Кверини пришли во двор гостиницы и, перед тем, как подняться, остановились осмотреть мою коляску, которую проверял кузнец. Они поговорили с Клермоном, затем поднялись к нам с визитом. Я извинился перед ними за то, что не одет. Г-н Кверини посмеялся над количеством коробок, которые Марколина собиралась разместить в коляске, и восхитился, когда узнал, что это именно та, которую они только что видели, потому что она была очень красивая. Г-н де Морозини сказал Марколине, что если она захочет продать ее ему по приезде в Венецию, он даст ей тысячу дукатов, что соответствует примерно тысяче французских экю; она стоила вдвое больше.
Это будет, – сказал ей г-н Кверини, – увеличение капитала.
Я сказал, что завтра принесу ему обменное письмо на Венецию на пять тысяч венецианских дукатов, в добавление к другим трем тысячам, которые Марколина сможет получить, продав ценные украшения, что у нее есть, и с тысячей за коляску она будет иметь капитал в девять тысяч экю, с которых она получит очень солидный доход. Но Марколина плакала сквозь смех и смеялась сквозь слезы. Моим единственным утешением было сознание, что я устроил ее судьбу, как и некоторым другим, что жили со мной. Мне казалось, что я должен дать ей следовать своим путем, так же как она оставляла мне свободу для той судьбы, которую мне предназначало небо. Мы поужинали грустно, и, несмотря на любовь, проведенная нами ночь не была веселой.
Назавтра я отправился к г-ну Боно, чтобы оформить платежное письмо на Венецию, в распоряжении г-на Кверини.
Сама Марколина передала его ему в обед, и г-н Кверини дал ей квитанцию по всей форме. Г-н де Морозини дал мне письма в Англию, которые обещал. Отъезд был назначен на завтра на одиннадцать часов утра, но мы пришли к ним в восемь, чтобы дать время синьоре Венеранде разместить в коляске все, что было необходимо. Но какова была эта ужасная ночь, что я провел с этой девушкой! Она не могла понять и непрерывно повторяла мне, как я могу быть таким палачом самому себе; и она была права, так как я сам тем более не мог этого понять. Сотню вещей совершил я в своей жизни, все в ущерб себе, и все, вынуждаемые внешней силой, которой я не мог противиться. Я обул сапоги со шпорами, сказав Клермону, что вернусь завтра, и, когда Марколина была готова, я сел вместе с ней в коляску и направился к послам. Проводив ее в комнату синьоры Венеранды, я пошел поговорить с г-ном Мемо, который дал самые прекрасные комментарии по поводу героики этой истории.
После завтрака вместе со всеми, довольно грустного, так как у Марколины, которой сочувствовала вся компания, на глазах были слезы, мы отъехали, я – на откидном сиденье напротив моего сердца, которое я вырывал из своей груди, и м-м Венеранды, которая долго нас отвлекала, восторгаясь красотами и удобствами этой коляски и счастьем, что она испытывает, изображая посольскую супругу, как говорил ей ее хозяин, потому что их коляски не шли ни в какое сравнение с нашей.
