История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9 - [18]

– Стало быть, я должен страдать, играя роль посредника в ваших надувательствах, не получая никакой от этого выгоды? Этого не выйдет. Я хочу тысячу луи.

– Я восхищаюсь вами.

Я поднимаюсь к маркизе, говорю ей, что подали на стол, и что мы будем обедать вдвоем, потому что серьезные обстоятельства заставили меня отослать аббата.

– Он был бестолочь. Но все же Кверилин.

– После обеда Паралис скажет нам все. У меня есть большие опасения.

– У меня тоже. Этот человек, мне кажется, изменился. Где он?

– Он в своей постели с этой своей гадкой болезнью, которую я не решаюсь вам назвать.

– Вот это необычно. Это работа черных сил, я верю, что им не удастся нам помешать.

– Никогда, насколько я знаю; но поедим. Нам надо много поработать сегодня, после освящения Олова.

– Тем лучше. Надо произвести обряд искупления Оромасис, потому что, какой ужас! Он должен преобразить меня через четыре дня, а он в таком ужасном состоянии?

– Поедим, говорю вам.

– Я боюсь, как бы час Юпитера не застиг нас.

– Ничего не бойтесь.

После поклонения Юпитеру, я перенес поклонение Оромазису на другой день, чтобы составить мощную кабалу, результаты которой маркиза выразила словами. Оракул сказал, что семь Саламандр перенесли истинного Кверилинта на Млечный Путь, и что тот, кто находится в кровати в комнате на первом этаже, это черный Сен-Жермен, которого Гномида ввела в ужасное состояние, в котором он находится с тем, чтобы стать палачом Серамис, которая умрет от той же болезни, прежде, чем дойти до своего предела. Оракул говорил, что Серамис должна позаботиться о том, чтобы адепт Паралис Галтинард (это я) отделался от Сен-Жермена, и не сомневалась в счастливом окончании преображения, потому что Слово должно быть направлено ко мне с Млечного Пути самим Кверилинтом на седьмую ночь моего поклонения Луне. Последний оракул решил, что я должен ввести Серамис два дня спустя после окончания поклонений, после чего очаровательная Ундина очистит нас в ванне в той же комнате, где мы теперь находимся.

Взявшись, таким образом, преобразовать мою добрую Серамис, я подумал, что мне не следует представать здесь в дурном образе. Маркиза была красива, но стара. Могло статься, что у меня ничего не получится. В тридцать восемь лет я стал замечать, что часто подвержен этому фатальному несчастью. Прекрасная Ундина, которую я получу с Луны, была Марколина, которая, в роли банщицы, должна была немедленно сообщить мне производительную силу, что была мне необходима. Я не мог в этом сомневаться. Читатель увидит, как я поступил, чтобы заставить ее спуститься с небес.

Записка, полученная мной от м-м Одибер, заставила меня, перед тем, как идти ужинать с Марколиной, зайти к ней. Она сказала мне радостно, что г-н П.П. получил письмо из Генуи от г-на Н.Н., который просил у него руки его дочери для своего единственного сына, того самого, что познакомился с ней у г-на Паретти, где она была представлена шевалье де Сейнгальтом (это я), который должен был отвезти ее в Марсель и вернуть в семью.

– Г-н П.П., сказала мне м-м Одибер, считает себя в высшей степени обязанным вам, как только отец, любящий свою дочь, может быть обязан человеку, что проявил о ней отеческую заботу. Его дочь дала ему ваш портрет в самых лестных красках, и он желает непременно с вами познакомиться. Скажите, когда вы сможете ужинать у меня. Его дочери тут не будет.

– Это доставит мне удовольствие, потому что уважение, которое супруг м-ль П.П. должен к ней питать, может только возрасти, когда он здесь узнает, что я являюсь другом ее отца; но я не могу быть на ужине; я приду, когда вы пожелаете, в шесть часов и останусь до восьми, а знакомство состоится по прибытии жениха.

Я назначил это свидание на послезавтра, пошел к Марколине и рассказал ей обо всех новостях и о том, как я завтра избавлюсь от моего брата, то, о чем я уже рассказал читателю.

Послезавтра, когда мы пошли обедать, маркиза дала мне с улыбкой длинное письмо, которое написал ей мошенник Пассано, на очень плохом французском, который, однако, можно было понять. Он заполнил восемь страниц, чтобы сказать ей, что я ее обманываю, и чтобы убедить в этом, рассказал ей всю действительную историю аферы, не скрывая от нее ни малейшего обстоятельства, которое может усугубить мою вину. Он сказал ей, кроме того, что я прибыл в Марсель с двумя девицами, которых он не знает, где я держу, но наверняка именно с ними я сплю каждую ночь.

Я спросил у маркизы, возвращая ей письмо, спокойно ли она читала все это, и она ответила, что она ничего не поняла, потому что оно написано по-остготски, и что она и не пыталась его понять, потому что он и не мог ничего написать, кроме выдумок, направленных на то, чтобы сбить ее с пути в момент, когда ей в наибольшей степени требуется не впасть в ошибку. Эта ее осмотрительность мне очень понравилась, потому что мне надо было, чтобы она не усомнилась в Ундине, чей вид мне был необходим для производства плотского соития.

Пообедав и спешно произведя все культовые действия и оракулы, которые нужны мне были, чтобы укрепить ум моей бедной маркизы, я направился к банкиру изготовить обменное письмо на сотню луи в Лион, в распоряжение г-на Боно, и отправил его, известив того, что он заплатит сто луи Пассано при предъявлении им письма-авизо, написанного мной, в означенный там день. Если он представит письмо позже указанного срока, ему надо отказать в платеже. После этого я написал Боно письмо, которое Пассано должен был ему представить, в котором сказал: