История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8 - [16]

Как только мы оказались в апартаментах, волшебница воскурила фимиам в честь вновь прибывшей, которая восприняла эту честь со сдержанностью, как оперное представление, и бросилась затем в объятия жрицы, которая приняла ее с пылким энтузиазмом.

За столом графиня была весела, грациозна, разговорчива, чем покорила м-м д’Юрфэ, которая нимало не удивилась ее непринужденному французскому. Не возникло вопросов к даме Лауре, которая знала только свой итальянский. Ей дали хорошую комнату, где ее обслуживали, и откуда она выходила только затем, чтобы идти на мессу.

Замок Пон-Карре был своего рода крепостью, которая, во времена гражданских войн, выдерживала осады. Он имел форму квадрата, как это и следовало из его названия, с четырьмя башнями с бойницами по углам, и окружен широким рвом. Апартаменты были просторные, богато меблированные, но по старинке. Воздух был наполнен ядовитыми комарами, которые нас пожирали и покрывали наши лица мучительными волдырями, но я взялся провести там неделю, и был весьма озабочен тем, чтобы найти подходящий предлог для того, чтобы сократить это время.

Мадам велела постелить постель рядом со своей кроватью, чтобы уложить там свою племянницу, и я не опасался, что она попробует убедиться в ее девственности, поскольку оракул ей это запретил, под страхом разрушить эффект операции, которую мы наметили на четырнадцатый день месяца апреля.

В этот день мы скромно поужинали, затем я пошел спать. Четверть часа спустя мадам пришла предоставить мне деву Ласкарис. Она ее раздела, подушила, надела на нее превосходную вуаль, и когда та легла рядом со мной, она осталась, желая присутствовать при операции, результатом которой должно было стать ее возрождение девять месяцев спустя.

Акт был совершен, во всех формах, и когда это было проделано, мадам нас оставила одних на эту ночь, которая нашла себе лучшее применение. Затем графиня ложилась со своей тетей вплоть до последнего дня месяца, времени, когда я должен был вопросить оракул, чтобы узнать, зачала ли юная Ласкарис в результате моей операции. Это могло бы случиться, потому что не было ничего упущено для этой цели, но я счел более правильным, чтобы оракул ответил, что операция не удалась, потому что маленький Аранда все видел из-за ширмы. М-м д’Юрфэ впала от этого в отчаяние, но я утешил ее следующим ответом, в котором оракул сказал ей, что то, что не могло произойти в апреле во Франции, может исполниться за пределами королевства в месяце мае, но при этом надо, чтобы она отправила за пределы не менее чем сотни лье от Парижа и, по меньшей мере, на год, юного любопытного, влияние которого оказалось столь неблагоприятным. Впрочем, оракул обозначил, как должен путешествовать д’Аранда: ему нужен гувернер, слуга и собственный экипаж в хорошем состоянии.

Оракул высказался, больше ничего не требовалось. М-м д’Юрфэ тут же подумала об аббате, которого она уважала, и юный д’Аранда был отправлен в Лион и быстренько рекомендован г-ну де Рошебарон, ее родственнику. Молодой человек был обрадован возможности попутешествовать и не имел ни малейшего понятия о той небольшой клевете, которую я позволил себе, чтобы его удалить. То, что заставило меня действовать таким образом, не было пустым капризом. Я заметил, при том без всяких сомнений, что Кортичелли была в него влюблена, и что ее мать потворствовала этой интриге. Я застал его два раза в ее комнате с молодым человеком, который, как и любой подросток, не мог пройти мимо каждой девушки, и, поскольку я не мог пройти мимо намерений моего итальянца, синьора Лаура сочла дурным, что я противлюсь увлечению ее дочери.

Большой проблемой было продумать заграничное место, где мы поселимся, чтобы возобновить мистическую операцию. Мы остановились на Экс-ла-Шапелль, и через пять-шесть дней все было готово для нашего путешествия.

Кортичелли, сердитая на меня за то, что я забрал у нее объект ее любви, осыпала меня упреками и стала с этой поры питать относительно меня дурные намерения; она стала позволять себе угрозы, если я не верну того, кого она называла милым мальчиком.

– Вам не идет, – говорила мне она, – быть ревнивым, и я сама себе хозяйка.

– Согласен, дорогая, – отвечал я, – но мне угодно, в данной ситуации, помешать тебе вести себя как проститутка.

Мамаша в ярости заявила мне, что желает вернуться в Болонью вместе с дочерью, и чтобы ее утихомирить, я ей пообещал лично проводить их туда после нашей поездки в Экс-ла-Шапелль.

Между тем, я беспокоился и, опасаясь неприятностей, ускорил отъезд. Мы отправились в мае, в берлине, где находились я, м-м д’Юрфэ, фальшивая Ласкарис и доверенная горничная мадам по имени Броньоль. За нами следовал двухместный кабриолет, в нем находились синьора Лаура и другая горничная. Двое ливрейных слуг ехали на запятках берлины. Мы останавливались на отдых на один день в Брюсселе, и другой – в Льеже. В Эксе мы застали множество знатных иностранцев, и на первом балу м-м д’Юрфэ представила мою Ласкарис двум принцессам из Мекленбурга, в качестве своей племянницы. Фальшивая графиня приняла их комплименты с достоинством и скромностью и привлекла к себе, в частности, внимание маркграфини Байрейтской и герцогини Виртембергской, ее дочери, которые завладели ею и не отходили вплоть до окончания бала. Я был как на иголках, опасаясь, как бы моя героиня не выдала себя чем-нибудь, вышедшим из кулис. Она танцевала с грацией, привлекшей к ней внимание и аплодисменты всей ассамблеи, и, по-моему, вызвала комплименты. Я испытывал мучения, потому что эти комплименты казались мне насмешливыми; это было, как будто любовались танцовщицей из оперы, переодетой графиней, и я чувствовал себя опозоренным. Улучив момент, чтобы поговорить с этой юной безумицей, я посоветовал ей танцевать как приличная светская девица, а не как фигурантка из балета, но она была горда своим успехом и осмелилась мне ответить, что светская девица может танцевать не хуже танцовщицы, и что она на собирается плохо танцевать лишь для того, чтобы мне понравиться. Поведение этой бесстыдницы мне настолько не понравилось, что если бы я знал, как это сделать, я бы избавился от нее в ту же секунду, но внутри я посулил ей, что она у меня поплатится; и, плохо это или хорошо, жажда мести поселилась в моем сердце и жила там, пока не получила удовлетворения.