История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7 - [16]

Только после этого ужина, согласно истине, что в бутылке, я заявил, что их сдержанность нелепа, после того, как они все трое оказали мне свою милость. При этой новости они с удивлением и возмущением переглянулись, что должно было им показать мое якобы бесстыдство, но я не оставил им времени собраться со духом, для того, чтобы утверждать, что мое заявление клеветническое. Манон первая призналась и поддалась моим призывам, и две другие, в свою очередь, также приняли это мудрое решение. После четырех-пяти часов, проведенных с большой живостью, природа потребовала предаться сну. Утром я хотел сделать им подарки, но они сказали, что предпочитают, чтобы я заказал им перчатки, оплатив их авансом. Я заказал на тридцать луи перчаток, которые, впрочем, так никогда и не озаботился получить. Я выехал в семь часов, провожаемый всем смеющимся и плачущим домом. Я заснул на судне, и меня разбудили только в Авиньоне, где отвели в гостиницу «Сен-Гомер» и где я заказал ужин у себя в комнате, невзирая на красоты, которые мне расписал Ледюк, насчет ужинающих у табльдота.

Лишь на следующий день мне пришла охота туда явиться. Мой испанец сказал, что очаровательная красотка живет со своим мужем в комнате, соседней с нашей. Он принес мне также афишу, которая анонсировала итальянскую комедию, представляемую артистами из парижской труппы, в которой будет петь и танцевать м-ль Астроди; я радостно вскрикнул. Как это очаровательная Астроди, известная негодяйка, могла оказаться в Авиньоне? Увидев меня, она будет немало удивлена.

У табльдота я нашел восемнадцать-двадцать человек, все по виду комильфо, и стол, настолько хорошо сервированный, что мне показалось невозможным, чтобы он стоил всего сорок су; но красивая иностранка, приковывающая к себе внимание всего стола, также заинтересовала меня в высшей степени. Иностранка, очень молодая, совершенная красотка, не говорящая ни слова, смотрящая только в свою тарелку, – могла ли она оставить кого-либо из сотрапезников равнодушным? Когда к ней обращались, она отвечала односложно, лишь скользя взглядом своих больших голубых глаз по лицу говорящего. У нее был муж, сидящий на другом конце стола, который болтал и пересмеивался направо и налево, довольно молодой, с лицом отталкивающим, плотоядным и рябым, с манерами челядинца. Уверенный, что подобный человек не приучен отказываться, я направил ему бокал шампанского, и он осушил его за мое здоровье. Я спросил его, могу ли я предложить то же самое и мадам и, разразившись смехом, он предложил мне самому обратиться к ней. Она ответила мне, слегка наклонив голову, что совсем не пьет. При появлении десерта она вернулась в свою комнату, и муж последовал за ней.

Иностранец, который, как и я, был там в первый раз, спросил, кто она; человек, одетый в черное, сказал, что ее муж назвался шевалье Стюард, что он приехал из Лиона, что он следует в Марсель и что он находится в Авиньоне уже восемь дней, без слуги и со скудным багажом.

Поскольку я собирался остановиться в Авиньоне лишь для того, чтобы осмотреть Воклюз и знаменитый фонтан, который называют каскадом, я не получал здесь писем. Итальянец, который читал и ценил Петрарку, должен быть заинтересован увидеть место, где этот великий человек влюбился в Лауру Сааде.

Я отправился в комедию, где увидел вице-легата Сальвиати, приличных женщин, не красавиц и не дурнушек, и ничтожную оперу-комик, где не увидел ни Астроди, ни каких-либо актеров парижской Итальянской комедии.

– Где же Астроди? – спросил я в конце спектакля у присутствующего там человека. – Я ее не видел.

– Извините. Она пела и танцевала.

– Черт возьми, я ее знаю, и если она стала неузнаваема, то это уже не она.

Я ухожу, и две минуты спустя меня догоняет тот же человек, который просит меня вернуться обратно и пройти в ложу м-ль Астроди, которая меня узнала. Я иду туда и вижу некрасивую девицу, которая бросается меня обнимать, называет меня, и которую, насколько я могу судить, я никогда не видел; но она не дает мне говорить. Я узнаю в человеке, находящемся там, отца прекрасной Астроди, которую знает весь Париж. Она явилась причиной смерти графа д’Эгмонта, одного из самых любезных сеньоров двора Людовика XV. Я соображаю, что дурнушка может быть ее сестра, я сажусь на стул и делаю комплимент ее талантам. Она просит позволения снять с себя театральный костюм и делает это, болтая, смеясь и переобуваясь со свободой, которую, быть может, она бы и не проявляла, если бы то, что она демонстрирует, не было достойно быть увиденным. Я настолько был еще полон Греноблем, что она едва ли тронула бы меня, даже, если бы была хорошенькой; она была худая, темная и почти отталкивающая. Я посмеялся тому доверию, которое она мне оказывает при своих нищенских возможностях; она должна была предполагать во мне аппетит дьявольский, но очень часто девицы этого сорта находят в распутстве те ресурсы, на которые не могли бы рассчитывать в тонком вкусе. Она меня просит, она приглашает меня идти с ней ужинать, но я, в конце концов, твердо отказываюсь. Она добивается, наконец, чтобы я взял у нее четыре билета на завтрашний спектакль, который будет ее бенефисом, и я перевожу дух. Дело идет, в конце концов, о четырех малых экю. Я делаю над собой усилие и беру шесть, и я вижу, что она готова умереть от благодарности, когда я даю ей два луи. Я возвращаюсь в гостиницу, где очень хорошо ужинаю у себя в комнате.