История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 3 - [81]
Движимый любовью, я пошел к нему назавтра и, сказав, что самым чистым образом обожаю его сестру, поведал об огорчении, которое он доставил мне этим возмутительным ужином. Я сказал, что решил не иметь больше с ним отношений, в то время как испытываю радость от общения с его сестрой, но что я найду средство, чтобы помешать тому, чтобы она выходила с ним, если он попытается продать ее кому-то другому.
Он ответил мне, что я должен его извинить, потому что он был пьян, и что он не думал, что я люблю его сестру любовью, которая исключает шалости. Он обнял, плача, меня, и в этот момент вошла его мать вместе с дочерью, благодаря за радость, которую я ей доставил. Я сказал, что люблю ее дочь, надеюсь, что она станет моей женой; с этой целью я поговорю с ее мужем, после того, как достигну положения, достаточного, чтобы сделать ее счастливой. Сказав это, я поцеловал ей руку, не имея сил сдержать слезы, которые смешались с ее слезами. Поблагодарив меня за проявленные чувства, она вышла, оставив меня с дочерью и сыном, который превратился в мраморную статую.
Есть в мире много матерей такого закала, очень порядочных, обладающих всеми достоинствами, из которых главное – чистосердечие; они почти все становятся жертвами доверия, которое испытывают к людям, как им кажется, безупречной честности.
Беседа, которую я вел с мадам, удивила ее дочь. Но она еще более удивилась, когда я повторил ей то, что сказал ее брату. После краткого размышления она сказала ему, что с кем-нибудь другим, кроме меня, она бы пропала от стыда, и что она не простила бы ему, если бы была на месте дамы, которую он обесчестил, даже если бы была его женой.
П. К. плакал. Но мошенник управлял своими слезами. В этот день, воскресенье Пятидесятницы, театры были закрыты, и он попросил меня найти завтра обычное место, куда он мог бы привести ко мне свою сестру. Он сказал, что честь и любовь не позволяют ему оставлять одну м-м К., и он предоставит нам полную свободу.
– Я дам вам свой ключ, – сказал он мне, – и вы приведете туда мою сестру, когда поужинаете или проведете время как-нибудь по иному.
Он оставил нас, дав мне ключ, от которого я не смог отказаться, И я также ушел, сказав К. К., что мы поговорим завтра в саду Джюдекки. Она сказала мне, что поступок ее брата – самое честное, что он мог сделать.
Итак, назавтра он оставил ее мне, и, сгорая от любви, я предвидел, что должно случиться. Сняв ложу, мы отправились в наш сад, где, в понедельник Пятидесятницы, было много народу. Но казен (клуб) был свободен, и мы решили пойти туда без предварительного заказа.
Мы вошли туда; неудивительно, что мы не решились пойти гулять, потому что десять или двенадцать компаний расположились за столиками в саду; мы решили поужинать в казене, собираясь пойти в Оперу лишь ко второму балету. Мы заказали соответствующий ужин. У нас было семь часов, она заверила меня, что мы не заскучаем, и, скинув с себя все принадлежности маски, бросилась в мои объятия, сказав, что хватит томить ей душу этим ужасным ужином, которым я так хорошо распорядился. Наши рассуждения сопровождались поцелуями, которыми мы осыпали друг друга. Но любовь поцелуями лишь отмечает желания, которые внушает это лицо, и, поскольку цель этих желаний иная, любовь возмущается, если не идут дальше.
– Ты видел, – спросила она, – что мой брат делал со своей дамой, когда она взобралась на него как на лошадь? Я быстро отошла к зеркалу, но не очень хорошо разглядела происходящее.
– Ты боишься, что я поступлю с тобой так же?
– Я уверяю тебя, что нет. Как могу я опасаться этого, зная, как ты меня любишь? Если бы ты меня так унизил, я больше не смогла бы тебя любить. Мы оставим все до той поры, когда женимся. Не правда ли? Ты любишь меня душой, как ты объяснил моей матери. Мы будем любить друг друга всегда. Но, поскольку я вспомнила, прошу тебя объяснить мне два стиха на подвязках.
– Есть два стиха? Я ничего не знаю.
– Доставь мне удовольствие, прочитай мне. Они французские. Одни были у меня, а другие у нее. Вот два стиха, которые я прочла, прежде чем передать ей подвязки:
Эти стихи, хотя и игривые, я нашел отличными, комичными и остроумными, и рассмеялся, и еще пуще засмеялся, когда вынужден был для нее объяснять все буквально. Столкнувшись с двумя новыми для нее идеями, она попросила их прокомментировать, что повергло в жар нас обоих. Первое, что я должен был сказать, – это что под прелестью подразумевается ее малышка, повелителем которой я могу стать, только женившись на ней, и второе – каким образом подвязки имели бы привилегию ее видеть в любой момент, если бы обладали глазами. К. К., красная, сказала, обняв меня от всего сердца, что ее прелести не нужно никаких комплиментов от подвязок, поскольку она твердо знает, что принадлежит только мужу.
– Я только недовольна, – добавила она, немного подумав, – что не осмелюсь никому показать мои подвязки. Скажи мне, о чем ты думаешь.
– Я думаю о том, что эти счастливые подвязки обладают привилегией, которую я, наверно, никогда не получу. Почему я не на их месте! Я умру, наверное, от этого желания, и умру несчастным.
Бурная, полная приключений жизнь Джованни Джакомо Казановы (1725–1798) послужила основой для многих произведений литературы и искусства. Но полнее и ярче всех рассказал о себе сам Казанова. Его многотомные «Мемуары», вместившие в себя почти всю жизнь героя — от бесчисленных любовных похождений до встреч с великими мира сего — Вольтером, Екатериной II неоднократно издавались на разных языках мира.
Мемуары знаменитого авантюриста Джиакомо Казановы (1725—1798) представляют собой предельно откровенный автопортрет искателя приключений, не стеснявшего себя никакими запретами, и дают живописную картину быта и нравов XVIII века. Казанова объездил всю Европу, был знаком со многими замечательными личностями (Вольтером, Руссо, Екатериной II и др.), около года провел в России. Стефан Цвейг ставил воспоминания Казановы в один ряд с автобиографическими книгами Стендаля и Льва Толстого.Настоящий перевод “Мемуаров” Джиакомо Казановы сделан с шеститомного (ин-октаво) брюссельского издания 1881 года (Memoires de Jacques Casanova de Seingalt ecrits par lui-meme.
«Я начинаю, заявляя моему читателю, что во всем, что сделал я в жизни доброго или дурного, я сознаю достойный или недостойный характер поступка, и потому я должен полагать себя свободным. Учение стоиков и любой другой секты о неодолимости Судьбы есть химера воображения, которая ведет к атеизму. Я не только монотеист, но христианин, укрепленный философией, которая никогда еще ничего не портила.Я верю в существование Бога – нематериального творца и создателя всего сущего; и то, что вселяет в меня уверенность и в чем я никогда не сомневался, это что я всегда могу положиться на Его провидение, прибегая к нему с помощью молитвы во всех моих бедах и получая всегда исцеление.
«История моей жизни» Казановы — культурный памятник исторической и художественной ценности. Это замечательное литературное творение, несомненно, более захватывающее и непредсказуемое, чем любой французский роман XVIII века.«С тех пор во всем мире ни поэт, ни философ не создали романа более занимательного, чем его жизнь, ни образа более фантастичного», — утверждал Стефан Цвейг, посвятивший Казанове целое эссе.«Французы ценят Казанову даже выше Лесажа, — напоминал Достоевский. — Так ярко, так образно рисует характеры, лица и некоторые события своего времени, которых он был свидетелем, и так прост, так ясен и занимателен его рассказ!».«Мемуары» Казановы высоко ценил Г.Гейне, им увлекались в России в начале XX века (А.Блок, А.Ахматова, М.Цветаева).Составление, вступительная статья, комментарии А.Ф.Строева.
О его любовных победах ходят легенды. Ему приписывают связи с тысячей женщин: с аристократками и проститутками, с монахинями и девственницами, с собственной дочерью, в конце концов… Вы услышите о его похождениях из первых уст, но учтите: в своих мемуарах Казанова, развенчивая мифы о себе, создает новые!
Великий венецианский авантюрист и соблазнитель Джакомо Казанова (1725—1798) — один из интереснейших людей своей эпохи. Любовь была для него жизненной потребностью. Но на страницах «Истории моей жизни» Казанова предстает не только как пламенный любовник, преодолевающий любые препятствия на пути к своей цели, но и как тонкий и умный наблюдатель, с поразительной точностью рисующий портреты великих людей, а также быт и нравы своего времени. Именно поэтому его мемуары пользовались бешеной популярностью.
Рассказ о жизни и делах молодежи Русского Зарубежья в Европе в годы Второй мировой войны, а также накануне войны и после нее: личные воспоминания, подкрепленные множеством документальных ссылок. Книга интересна историкам молодежных движений, особенно русского скаутизма-разведчества и Народно-Трудового Союза, историкам Русского Зарубежья, историкам Второй мировой войны, а также широкому кругу читателей, желающих узнать, чем жила русская молодежь по другую сторону фронта войны 1941-1945 гг. Издано при участии Posev-Frankfurt/Main.
ОТ АВТОРА Мои дорогие читатели, особенно театральная молодежь! Эта книга о безымянных тружениках русской сцены, русского театра, о которых история не сохранила ни статей, ни исследований, ни мемуаров. А разве сражения выигрываются только генералами. Простые люди, скромные солдаты от театра, подготовили и осуществили величайший триумф русского театра. Нет, не напрасен был их труд, небесследно прошла их жизнь. Не должны быть забыты их образы, их имена. В темном царстве губернских и уездных городов дореволюционной России они несли народу свет правды, свет надежды.
В истории русской и мировой культуры есть период, длившийся более тридцати лет, который принято называть «эпохой Дягилева». Такого признания наш соотечественник удостоился за беззаветное служение искусству. Сергей Павлович Дягилев (1872–1929) был одним из самых ярких и влиятельных деятелей русского Серебряного века — редактором журнала «Мир Искусства», организатором многочисленных художественных выставок в России и Западной Европе, в том числе грандиозной Таврической выставки русских портретов в Санкт-Петербурге (1905) и Выставки русского искусства в Париже (1906), организатором Русских сезонов за границей и основателем легендарной труппы «Русские балеты».
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
«Я вхожу в зал с прекрасной донной Игнасией, мы делаем там несколько туров, мы встречаем всюду стражу из солдат с примкнутыми к ружьям штыками, которые везде прогуливаются медленными шагами, чтобы быть готовыми задержать тех, кто нарушает мир ссорами. Мы танцуем до десяти часов менуэты и контрдансы, затем идем ужинать, сохраняя оба молчание, она – чтобы не внушить мне, быть может, желание отнестись к ней неуважительно, я – потому что, очень плохо говоря по-испански, не знаю, что ей сказать. После ужина я иду в ложу, где должен повидаться с Пишоной, и вижу там только незнакомые маски.
«Эта авантюристка была римлянка, довольно молодая, высокого роста, хорошо сложена, с черными глазами и кожей поразительной белизны, но той искусственной белизны, что свойственна в Риме почти всем галантным женщинам, и которая так не нравится лакомкам, любящим прекрасную природу.У нее были привлекательные манеры и умный вид; но это был лишь вид. Она говорила только по-итальянски, и лишь один английский офицер по фамилии Уолпол поддерживал с ней беседу. Хотя он ко мне ни разу не обращался, он внушал мне дружеские чувства, и это не было только в силу симпатии, поскольку, если бы я был слеп или глух, с сэром Уолполом мне было бы ни жарко ни холодно…».
«Погомас, который в Генуе назвался Пассано, поскольку все его знали, представил мне свою жену и свою дочь, некрасивых, грязных и наглых. Я быстро от них избавился, чтобы наскоро пообедать с моей племянницей и отправиться сразу к маркизу Гримальди. Мне не терпелось узнать, где обитает Розали.Лакей сенатора сказал мне, что его светлость находится в Венеции, и что его не ждут раньше конца апреля. Он отвел меня к Паретти, который женился через шесть или семь месяцев после моего отъезда.Сразу меня узнав, он показал, что рад меня видеть, и покинул свою контору, чтобы пойти представить меня своей жене, которая при виде меня испустила крик восторга и кинулась ко мне с распростертыми объятиями.
«Решившись заранее провести шесть месяцев в Риме в полном спокойствии, занимаясь только тем, что может мне предоставить знакомство с Вечным Городом, я снял на следующий день по приезде красивые апартаменты напротив дворца посла Испании, которым сейчас был монсеньор д’Аспурю; это были те апартаменты, что занимал учитель языка, у которого я брал уроки двадцать семь лет назад, когда был на службе у кардинала Аквавива. Хозяйкой этого помещения была жена повара, который приходил с ней спать только раз в неделю.