История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 3 - [75]

Он выходит и минуту спустя возвращается с ними. Я вижу женщину простодушного и респектабельного вида и очень юную девицу, которая мне кажется чудом. Четверть часа спустя слишком добрая мать просит у меня позволения удалиться, а дочь остается. Не проходит и получаса, как она очаровала меня своим поведением, своим лицом и всем тем, что я вижу зарождающегося в ней. Больше всего меня поразил ее живой и ум и своеобразный подход ко всему, ясное чистосердечие и простодушие, простые и возвышенные чувства, веселая и невинная живость; наконец, все вместе явило моей душе истинный портрет добродетели, который навсегда воцарился в моей душе и сделал меня навеки ее рабом.

М-ль К. К. выходила только со своей матерью, женщиной набожной и снисходительной. Она читала книги своего отца, человека умного, который не признавал романов; она стремилась узнать Венецию; никто не ходил в ее дом; ей никогда не говорили, что она чудо природы. За то небольшое время, что я там находился, пока ее брат писал, я был поглощен ответами на ее расспросы, на которые я мог найти ответы, прибегая только к примитивным объяснениям, потому что идеи, с которыми она оперировала, опирались на новейшие теории, которых она не воспринимала. Ее душа пребывала еще в хаотическом состоянии. Я не сказал ей ни то, что она прекрасна, ни то, что она интересует меня в высшей степени, потому что это было слишком правдой, и, вынашивая в душе все это в присутствии всех прочих, я боялся себя скомпрометировать.

Я вышел из этого дома печальным и погруженным в мечты, слишком пораженным редкими качествами, которые я открыл в этой девушке. Я обещал себе больше ее не видеть. Я сетовал себе, что я не тот человек, чтобы просить ее руки у ее отца. Она казалась мне единственно созданной, чтобы составить мое счастье.

Не видевшись еще с м-м Манцони, я нанес ей визит и нашел ее, на мой взгляд, все той же. Новость, которую я у нее узнал, была та, что Тереза Имер, из-за которой сенатор Малипьеро тринадцать лет назад нанес мне удары палкой, прибыла из Байрейта, где нашла свое счастье у маркграфа. Поскольку она обитала в доме напротив, г-жа Манцони, желая сделать сюрприз, послала пригласить ее к себе. Та пришла через четверть часа с маленьким мальчиком восьми лет, очень красивым. Это был ее единственный сын от танцора Помпеати, женившегося на ней; тот остался в Байрейте.

Наше взаимное удивление при встрече было равно тому удовольствию, с которым мы испытывали, пересказывая все то, что с нами приключилось с тех пор, как мы вышли из детства. Мы вспоминали наши детские шалости. Я сделал ей комплимент относительно ее жизненных успехов, и она вернула мне его, отозвавшись с похвалой о моих, но ее положение должно было сложиться прочнее, чем мое, если она в будущем выбрала правильную линию поведения. Ее претензии были значительно выше моих, и читатель об этом частично узнает позднее на пять лет от описываемого времени. Она стала крупным музыкантом, но ее судьба зависела не только от ее таланта; ее очарование оказалось еще более востребовано. Она поведала мне длинную историю о своих приключениях, обходя, естественно, молчанием те из них, которые ее самолюбие не позволило мне рассказать.

Наша беседа продолжалась два часа, в конце она пригласила меня позавтракать с ней завтра. Маркграф, по ее словам, приглядывал за ней, но поскольку я был старый знакомый, я был вне подозрений. Так говорят все галантные женщины. Она пригласила пойти тем же вечером в ее ложу в опере, где меня с удовольствием увидел г-н Папафава, ее крестный. На другой день рано утром я пошел позавтракать с ней.

Я застал ее в постели с ее сыном, который сидел у нее в ногах и встал, согласно правилам вежливости, при моем появлении. Я провел с ней три часа, из которых последний был важным. Читатель узнает о его последствиях через пять лет. За пятнадцать дней, что она провела в Венеции, я был с ней еще один раз, и при ее отъезде пообещал нанести ей визит в Байрейте, но не сдержал слова.

В эти первые дни после моего возвращения на родину я должен был заниматься делами моего младшего брата, который, имея, по его словам, прекрасное намерение стать священником, не мог этого сделать, поскольку у него не было имущества. Невежественный и не имевший никакого воспитания, не имея ничего, громе приятной внешности, он не видел для себя иного будущего, кроме как в церковном статусе, намереваясь заняться проповедничеством, в чем, как уверяли его знакомые женщины, он имел решительный талант. Я проделал для него все необходимые шаги, о которых он просил, и решил переговорить с аббатом де Гримани, чтобы тот обеспечил ему наследство. Он считал себя обязанным это сделать, получив всю мебель нашего дома, за которую ничего не заплатил. Он перевел на него пожизненно дом, которым владел, и два года спустя мой брат принял сан, отписав дом как наследство. Но это наследство было фиктивным, поскольку дом находился под ипотекой: это был, фактически, заклад одного имущества дважды. Я расскажу в дальнейшем об этом несчастном брате, когда это будет увязано с моими превратностями судьбы.