История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 3 - [66]

– Видите, – сказала она, – господин Казанова учил меня делать кабалу, – и показала ему ответ, который достала. Граф ничего не понял.

– Давайте, сказала она мне, – надо ему показать. Что вы хотите, чтобы я спросила?

– Все, что угодно Вашему Высочеству.

Она подумала, достала из кармана коробочку из слоновой кости и написала: «Скажи, почему эта помада больше не приносит мне никакой пользы».

– Она составляет пирамиду, с столбцами и ключами, как я ее учил, и когда она была готова извлечь ответ, я ей показал, как сделать добавления и вычитания, которые должны вытекать из цифр, которые без этого были произвольны, после чего сказал ей самой проинтерпретировать цифры в буквы и вышел, сославшись на некую надобность. Я вернулся, когда решил, что перевод совершен, и увидел герцогиню вне себя от удивления.

– Ах, месье! Каков ответ!

– Ошибочный, может быть; но такое бывает.

– Отнюдь нет, – волшебный. Вот он: «Она годится только для женщины, не имевшей детей».

– Я не нахожу этот ответ удивительным.

– Потому что вы не знаете, что эта помада у меня от аббата де Броссэ, который дал мне ее пять лет и десять месяцев назад, перед тем, как я родила герцога де Монпансье. Я отдам все на свете, чтобы научиться самой творить эту кабалу.

– Как, – сказал граф, – это та самая помада, историю которой я знаю?

– Точно.

– Это удивительно.

– Я хотела бы спросить еще кое-что о женщине, имя которой не хочу называть.

– Скажите – женщина, о которой я думаю.

Она спросила, какова болезнь этой женщины, и я сделал так, что она получила ответ, который хотела передать своему мужу. Герцогиня громко вскрикнула.

Было уже очень поздно, и я уехал вместе с графом де Мельфорт, который переговорил перед этим с мадам. Он сказал мне, что то, что ответила кабала о помаде, удивительно, и вот ее история:

– М-м герцогиня, – сказал он, – красивая, как вы видите, имела лицо, столь покрытое прыщами, что г-н герцог, разочарованный, не имел сил лечь с ней; соответственно, у нее не было детей. Аббат де Броссэ вылечил ее этой помадой, и, сияя красотой, она явилась в Комеди-Франсез в ложу королевы. Случайно герцог Шартрский, придя в театр и не зная, что там его жена, зашел в ложу короля. Он видит напротив свою жену, находит ее красивой, спрашивает, кто она, и ему говорят, что это его жена; он не верит; он выходит из своей ложи, подходит к ней и делает комплимент ее красоте и возвращается в свою ложу. В полдвенадцатого мы все – в Пале-Рояль, в апартаментах герцогини, которая играет. Вдруг, – необычайное событие, паж извещает герцогиню, что герцог, ее муж, идет к ней, она встает, чтобы приветствовать его, и герцог говорит ей, что нашел ее в Комедии столь прекрасной, что, сгорая от любви, пришел просить ее позволить ему сделать ей ребенка. При этих словах мы все вышли; это было летом сорок шестого года, и весной сорок седьмого она родила герцога де Монпансье, которому сейчас пять лет и который чувствует себя хорошо. Но после родов прыщи вернулись, и помада больше не помогает.

После этого рассказа граф достал из кармана овальную коробочку, покрытую чешуйчатым орнаментом, с портретом мадам герцогини, очень похожим, и дал ее мне, сказав, что если я захочу оправить ее в золото, она передаст мне также золота, и передал мне также сверток в сотню луидоров. Я взял его, умоляя передать принцессе мою благодарность, но не стал оправлять портрет в золото, испытывая в то время большую нужду в деньгах. В дальнейшем, когда герцогиня вызывала меня в Пале-Рояль, не возникало больше вопросов о прыщах, поскольку герцогиня не хотела придерживаться режима; но она заставляла меня проводить пять или шесть часов в том или другом уголке, приходя и уходя, угощая меня обедом или ужином с помощью того старого добряка, не сказавшего мне ни слова. Кабалистические заклинания касались лишь ее секретных дел или других, которыми она интересовалась, и она получала ответы, которые я не должен был знать. Она хотела, чтобы я научил ее делать эти заклинания, но никогда не заставляла меня; она передавала через г-на де Мельфорт, что даст мне должность, которая будет приносить двадцать пять тысяч ливров ренты, если я захочу научить ее этому вычислению. Увы! Это было невозможно. Я был влюблен в нее до безумия, но никогда не давал ей ни малейшего знака своей страсти. Подобное счастье казалось мне слишком большим: я боялся быть униженным пренебрежением, и, возможно, был дураком. Все, что я знаю, это что я раскаиваюсь в том, что не признался. Правда то, что я пользовался многими привилегиями с ее стороны, которых, возможно, был бы лишен, если бы она узнала, что я ее люблю. Я боялся, что, открывшись, потеряю ее. Однажды она захотела узнать с помощью кабалы, можно ли вылечить рак груди у м-м ла Попелиньер. У меня возник каприз сказать ей, что у этой дамы нет никакого рака, и что она очень хорошо себя чувствует.

– Как, – сказала она, – весь Париж считает, что это так, она сама советуется со всеми; несмотря на это, я полагаюсь на кабалу.

Она встречает при дворе г-на де Ришелье и говорит ему, что она уверена, что м-м де Попелиньер притворяется; маршал, который был посвящен в тайну, сказал ей, что она ошибается, и она предложила ему пари на сто тысяч франков; она заставила меня дрожать от страха, когда рассказала мне эту историю.