История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1 - [86]

Аббат Гама вышел к завтраку вместе со мной, сделав мне комплимент по поводу чести, оказанной мне С.К., но предупредив, чтобы я был настороже, потому что Его Высокопреосвященство очень ревнив. Я заверил его, поблагодарив, что мне нечего опасаться с этой стороны, потому что я не чувствую никакой склонности к маркизе. Кардинал С.К. принял меня с видом доброты, смешанной с достоинством, чтобы дать мне почувствовать милость, что он мне оказал:

– Каким вы нашли, – спросил он меня сначала, – сонет маркизы?

– Очаровательным, монсеньор, – вот он.

– Она очень талантлива. Я хочу вам показать десять ее стансов, в ее манере; но это под большим секретом.

– Ваше высокопреосвященство может быть в этом уверен.

Он открывает секретер и дает мне читать десять стансов, посвященных ему. Я не вижу в них огня; но образы хорошо набросаны и в страстном стиле. Это была любовь в чистом виде. Кардинал при этом проявил большое любопытство. Я спросил его, ответил ли он; он сказал, что нет, и спросил, смеясь, не мог бы я одолжить ему мое перо, но непременно под строжайшим секретом.

– За секрет, монсеньор, я отвечаю своей головой, но мадам заметит различие в стилях.

– У нее нет ничего от меня; а впрочем, я не думаю, что она считает меня хорошим поэтом. По этой причине ваши строфы должны быть сделаны так, чтобы она не смогла счесть их выше моих способностей.

– Я напишу их, монсеньор, и Ваше Высокопреосвященство будут судьей в этом вопросе. Если вы сочтете, что не в состоянии сотворить что-либо подобное, Ваше Высокопреосвященство их ей не передаст.

– Хорошо сказано. Не могли бы вы сделать это сразу?

– Сразу? Это не проза, монсеньор.

– Попробуйте дать их мне завтра.

Мы обедали в два часа, тет-а-тет, и мой аппетит был ему приятен. Он поздравил меня с тем, что я ел столько же, сколько и он. Я ему ответил, что он мне льстит, и я уступаю ему первенство. Я смеялся про себя над этим оригинальным характером, предвидя пользу, которую я мог бы извлечь, но тут появилась маркиза, которая, конечно, вошла без объявления. В первый момент она показалась мне совершенной красавицей. При ее появлении кардинал смеется, поднимаясь, чтобы сесть рядом с ней, но она не дает ему времени встать. Я остался стоять, что было в порядке вещей. Она говорит с умом о разных вещах; приносят кофе, и она, наконец, говорит мне, чтобы я сел, но так, как будто подает мне милостыню.

– Кстати, аббат. Читали ли вы мой сонет?

– Я даже вернул его монсеньору. Я им восхищался, мадам. Я нашел его столь удачным, что, я уверен, вы потратили на него много времени.

– Времени? – сказал кардинал, – вы ее не знаете.

– Без обиды, монсеньор, но оно того не стоит. Поэтому я не осмелился передать Вашему Высокопреосвященству ответ, который накатал за полчаса.

– Посмотрим, посмотрим, – говорит маркиза. Я хочу его прочитать.

«Ответ Силезии Амуру».

Это заглавие заставляет ее покраснеть. Она становится серьезной. Кардинал говорит, что речь не идет об Амуре.

– Подождите, – говорит мадам. – Следует уважать мысль поэта.

Она читает его очень хорошо. Она перечитывает. Она находит справедливыми упреки, сделанные Силезией в ее адрес, и объясняет кардиналу причину, почему Силезия должна быть недовольна королем Пруссии, который осуществил это завоевание.

– Ах! Да, да, – говорит кардинал, – потому что Силезия – это женщина… потому что король Пруссии, который… О! Действительно, мысль божественная.

Пришлось ждать некоторое время, пока иссяк смех Его Высокопреосвященства.

– Я непременно хочу скопировать этот сонет, – говорит он.

– Аббат, – говорит маркиза, улыбаясь, – избавит вас от заботы.

– Я ему буду диктовать. Что я вижу! Он сделал это вашими рифмами. Вы обратили на это внимание, маркиза?

Взгляд, который она мне подарила, окончательно влюбил меня в нее. Я увидел, что она хотела, чтобы я узнал кардинала так, как она его знала, и что я наполовину уже принадлежу ей. Я почувствовал, что готов. Окончив переписывать сонет, я их оставил. Кардинал сказал, что ждет меня к обеду на завтра.

Я пошел и заперся в своей комнате, потому что десять строф, которые я должен был написать, были совершенно особого рода. Мне нужно было тащить мою лошадь из канавы с чрезвычайным мастерством, потому что в то же самое время, что маркиза должна была делать вид, что полагает автором строф кардинала, она должна была быть уверена, что они были мои, и она должна была знать, что я знаю, что она это знает. Я должен был распорядиться своей славой так, чтобы в моих стихах она увидела огонь, который может исходить только от моей собственной любви, а не из поэтического воображения. Я должен был также подумать о моем благе по отношению к кардиналу, который, найдя мои стихи красивыми, захотел бы их присвоить. Речь идет о ясности, и это то, что есть самого трудного в поэзии. Затемненный стиль, который есть самое простое в поэзии, должен был казаться величественным этому человеку, от которого я ожидал больших выгод. Если маркиза в своих десяти строфах описывала прекрасные качества кардинала, физические и моральные, я должен был ответить ей взаимностью. Так что я описал их, со всеми их характерами. Я обрисовал их видимые красоты, и уклонился от изображения тайных, закончив последний станс двумя красивыми стихами Ариосто: