История зайца - [13]

Разных глупостей и новостей в селеньи,

Надписи «республика» и объявлений.

Наконец, я подошел к большим воротам;

В доме, за обвитой розами решеткой,

Жило старое и доброе семейство.

Старый господин и дама вышли вместе;

Очень милая и сгорбленная дама

Мне ответила: «Ах вы один из Жаммов.

Да, они когда-то жили в этом месте,

Сын нотариуса уехал в путешествие,

Мы разрушенным и сгнившим дом купили,

Старый дом, в котором ваши предки жили»,

И доставши ржавый ключ из кухни,

Повели они меня к большой и прочной

Заржавелой двери с ржавым молоточком;

Окна грустные навек закрыты были

Смертью, временем и многолетней пылью.

Я пошел по лестницам червивым, сгнившим

В комнаты забытые, где нет ли мыши,

С штукатуркой обветшалой и с сырыми,

Низкими перегородками меж ними.

Двери в старых комнатах носили траур,

Почерневшие как будто от пожара.

Мне показывали комнаты, в которых

Жили умершие, «здесь была контора».

Я, простившись с милою семьею,

Сел в коляску, посеревшую от зноя,

Чтоб успеть добраться в городок далекий.

И мы ехали на солнечном припеке.

Лошадь бедная печально побежала,

И собака маленькая задремала.

Грустно голуби тяжелые летали

Над полями, где мы тихо проезжали.

Пер. И. Эренбурга

* * *

Собака в снег пугается идти, и ей

Ребята со двора кричат «Пошла скорей»…

На снежной улице не слышно никого.

Молочница, идя, трясется для того,

Чтоб не упасть. А дома в низком камельке

Огонь трещит, свистит и пахнет на руке…

Пер. И. Эренбурга

Отрывок из поэмы «Жан Нуаррьо»

Когда вернется осень снова,

Я счастья не хочу иного,

Как леса бледно-золотого,

Как песни жалобной слепого,

Как колокольчика коровы…

Когда придет зима с дождями,

Хочу я, чтобы в печке пламя,

Шумело красными углями;

Чтоб свет виднелся вечерами

В лавчонке с горькими хлебами…

Весной мне ничего не надо,

Как ветра острого, прохлады,

Расцветшего без листьев сада,

Тропинки мокрой у ограды

И ландышей, что утру рады.

Пер. И. Эренбурга

* * *

Уж завтра будет год, как я в Одо печальный

Срывал цветы на мокрой от дождя опушке.

Сегодня самый лучший день из дней пасхальных,

А я поехал мимо дальней деревушки

И мимо рощ, лугов, покрытых вешней влагой.

Как, сердце, ты не перестало биться за год?..

Я мучаю тебя, вернувшись к той долине,

Где в прошлый год я столько муки вынес.

Увидев розы в садике убогой церкви

И белую сирень, нависшую над дверцей,

Я вспомнил о своей прошедшей боли,

И удивляюсь, как я не упал невольно,

Никем не сдержанный, в отчаяньи, в бессильи

На узкую тропинку желтую от пыли.

Нет никого, и все и все на свете пусто…

Зачем я родился, зачем теперь живу я.

О если бы сложить к твоим коленям душу,

Что валится как нищенка на мостовую.

Уснуть, забыться бы, суметь уснуть надолго

Под синим ливнем, под грозой, под тучей желтой.

Не видеть ни холмов и ни лазури синей,

Повисшей тяжело над синею долиной.

Мне кажется, что кто-то плачет в сердце этом,

Кого на самом деле в этом сердце нету.

Деревня засыпает, наступает вечер,

И радостно трещит в густой траве кузнечик;

И в домике, спокойно задремавшем к ночи,

Меж сит белеют шляпы круглые рабочих.

Пер. И. Эренбурга

* * *

Висит на белой стенке у кровати,

Похожая на негритянку, Богоматерь.

И я Ее люблю слегка по-итальянски.

Вирго Лауретана[16], в золотом уборе

Ты мне напоминаешь городок у моря,

Где продают, крича, на набережных длинных

Полипов, всякие плоды и апельсины.

Вирго Лауретана, в эти дни печали,

Когда она моей любви не принимает,

Меня один Твой строгий образ утешает.

Пер. И. Эренбурга

* * *

В это утро наша церковь весело звонила,

Оттого что дочь соседа замуж выходила.

И она звонила в славу пышной кукурузы…

И она звонила над гумнами, над сараем,

Где скрипели цепи заржавелые, стихая.

И она звонила над амбарами, над кладовыми

И над девушками темными и золотыми,

Что пришли толпой на свадьбу их подруги милой.

И она звонила… о любви она звонила.

И волы, ступая важно, изумленно словно,

Поворачивали бледные рога к решетке,

Где краснел меж изгороди вьющийся шиповник.

И она звонила… Голуби, топорщась, кротко

Ворковали на блестящих черепицах крыши.

Дочь соседа, как цветок, задумчиво качалась

На своем крыльце меж курами и петухами.

Церковь весело звонила… Каждый звук, казалось,

Расплывался широко над дальними полями.

Пары выстроились у начала огорода

И подруги подошли к застенчивой невесте.

Музыка наивная играла перед шествием.

А поэт, молившись Богу, говорил: Когда-то

Так вступала в Ханаан невеста Исаака,

Скромная Реввека из столь доблестного рода,

Времена не изменились к тем, кто верит в Бога…

Может вот колодец, где Рахиль, ступая босой,

Смуглыми руками робко оправляла косы,

Между тем как Яков ждал ее в тени оливы,

Точно крепкую, созревшую на солнце сливу.

И. Эренбурга

* * *

В городке, где показалась Богоматерь,

Тихие ручьи меж зелени струятся.

Камни, стертые водой, блестят сильнее,

И печально голубеют Пиренеи.

На холмистых склонах много трав лечебных,

И звучит, как вздох, торжественное пенье

Всех пришедших, чтоб просить об исцеленьи.

В гроте темном Пресвятая Богоматерь,

Облаченная, решила показаться

Пред ребенком, мудро ставшим на колени,

Бедным и печальным, как Ее младенец.

Божьи гроты в Гефсимане, в Вифлееме,

Ныне снова явлены вы перед всеми.

В дымном гроте, преклонив колени,

В сладком для моей души смиреньи,