История зарубежной литературы XVII―XVIII вв. - [10]
А потом начались войны. Испания и Франция дрались за итальянские богатства, дрались на территории Италии. Иноземные войска грабили и терроризировали население.
Во второй половине XVI столетия Испания подчинила себе почти всю Италию. Утратили свою независимость Сицилия, Сардиния и Южная Италия, Тоскана, Монферрат, Генуя, Миланское герцогство, Парма, Реджо, Пьяченца, герцогство Феррара, Модена и др. А вместе с потерей независимости началась экономическая эксплуатация итальянских земель испанскими захватчиками в форме контрибуций, налогов. Так продолжалось и в XVII столетии.
Национальную трагедию итальянского народа довершила католическая реакция. Папская власть, объединившаяся с испанским поработителем страны, наложила свою тяжелую, кровавую руку на творческую мысль народа, и могучий гений Италии, создавший несравненные художественные шедевры, удивившие и восхитившие мир, погрузился в глубокий многовековой сон.
Итальянец эпохи Возрождения гордо смотрел вперед, он верил в себя, верил в разум, верил в человеческие силы. Его волновали большие проблемы жизни Вселенной, Земли, человеческого Общества и самого Человека. Он смело шел на штурм всего, что мешало понять и разрешить эти серьезные проблемы, и он был смел, весел и талантлив.
восклицал один из последних бойцов Возрождения Джордано Бруно.[21] Бруно был казнен в Риме на Площади цветов 17 февраля 1600 года, во втором месяце XVII столетия. Реакция казнит Галилея еще более жестоко. Она сожгла на костре Джордано Бруно, не заставив его покориться. Она оставляет в живых Галилея, сломив его волю, надругавшись над его научной совестью, принудив его отказаться от своего учения.
Итальянец XVII столетия перестал верить во всемогущество разума, ибо горестные картины подавления разума грубой силой огня и меча показывала ему современная действительность. Он стал мрачен и подозрителен, он утратил смелость, он утратил талант. Наиболее беспринципные сохранили веселость духа и с легкостью в мыслях и чувствах обратились к поэтическим безделкам.
Таков уроженец Неаполя Джамбатиста Марино (1569―1625), именем своим окрестивший целое течение в литературе.
Маринизм отнюдь не специфически итальянское явление. Особенности, характеризующие литературу итальянского маринизма, присущи и английской литературе подобного типа, вошедшей в историю под именем эвфуизма, и испанской, известной под именем культизма,[22] и французской, так называемой прециозной литературе.[23]
Марино, авантюрист по образу жизни, не раз попадал в тюрьмы, совершал побеги из них, жил то в нищете, довольствуясь коркой хлеба, то в сытом благополучии, весело пресмыкаясь перед аристократами. Он был начитан и, не стесняясь, переносил на свои страницы то, что удерживала его блестящая память из чтения Овидия и Вергилия, Лукреция и Полициано. В 1615 г. он едет во Францию ко двору Марии Медичи, итальянки, жены Генриха IV, убитого в 1610 г. Здесь в 1623 г. он издает свою огромную поэму в 45 тысяч стихов и в 20 песнях «Адонис», посвятив ее молодому королю Людовику XIII. Возвратившись в Неаполь уже довольно состоятельным человеком, он был встречен восторженно своими соотечественниками и после смерти возведен в ранг великого поэта.
Сюжет его поэмы не нов. Как известно, перу Шекспира принадлежит великолепная обработка античного мифа о Венере, влюбленной в прекрасного юношу Адониса. Марино рассказывает историю любви богини с несколько насмешливым изяществом, уснащая речь тонкими эротическими намеками. Стих его легок, изыскан, отличается звучной рифмой.
Особенность его письма составляют неожиданные метафоры, образы, сравнения. В этом секрет его славы. Читатель находится в состоянии постоянного удивления. Марино был изобретателем так называемых «кончетти» (concetti), виртуозных словосочетаний, необычно примененных эпитетов, неожиданных оборотов речи. Таково, например, соседство взаимоисключающих понятий: «ученый невежда», «немой оратор», «богатый нищий», «радостная боль» и т. д. Звезды в стихах Марино не что иное, как «искры вечной любви», «сверкающие дукаты с небесного монетного двора», «нежные танцовщицы неба», «факелы при погребении дня». Поцелуй для Марино — «всеисцеляющее лекарство», ротик красавицы — «манящая тюрьма». Сотни подобных сравнений рассыпаны в стихах поэта, они дивят читателей-современников, восхищают их, заставляя видеть в столь изобретательном поэте гения, открывающего новую, еще неведомую область поэзии.
Марино весел, но веселость эта идет не от оптимизма, каким полон Ренессанс, а от сознания тщетности всех волнений и тревог жизни. Это — веселость отчаяния. Зачем горевать, когда все равно не исправишь мира? Зачем ломать голову над загадками вселенной? Ведь их не разрешишь. Не лучше ли порхать, как мотылек, весело и беззаботно? И это нравилось в те мрачные дни, это усыпляло горестное сознание, убаюкивало страждущую душу.
Если же спросить серьезно Марино и он удостоит вас серьезного ответа о своих мыслях, касающихся жизни человеческой, то вот каков его ответ:
Книга Михаэля фон Альбрехта появилась из академических лекций и курсов для преподавателей. Тексты, которым она посвящена, относятся к четырем столетиям — от превращения Рима в мировую державу в борьбе с Карфагеном до позднего расцвета под властью Антонинов. Пространственные рамки не менее широки — не столько даже столица, сколько Италия, Галлия, Испания, Африка. Многообразны и жанры: от дидактики через ораторскую прозу и историографию, через записки, философский диалог — к художественному письму и роману.
«Наука, несмотря на свою молодость, уже изменила наш мир: она спасла более миллиарда человек от голода и смертельных болезней, освободила миллионы от оков неведения и предрассудков и способствовала демократической революции, которая принесла политические свободы трети человечества. И это только начало. Научный подход к пониманию природы и нашего места в ней — этот обманчиво простой процесс системной проверки своих гипотез экспериментами — открыл нам бесконечные горизонты для исследований. Нет предела знаниям и могуществу, которого мы, к счастью или несчастью, можем достичь. И все же мало кто понимает науку, а многие боятся ее невероятной силы.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».