История войны и владычества русских на Кавказе. Георгиевский трактат и последующее присоединение Грузии. Том 3 - [31]

Заручившись при помощи благодеяний и подкупа значительным числом последователей и сознавая свое значение и силу, Мансур провозгласил себя имамом и смело объявил, что пророк Магомет предвидел появление такого имама и даже предсказал это в одной обрядовой книге, содержащей молитвы на каждую неделю.

«Есть, – говорил Мансур, – магометанская книга, называемая Зограт. В ней написано ясно, в какое время явится имам Мансур. Об этом читается по воле Божией в молитвах наших. Теперь исполнилось пророчество: я – превозвещенный Мансур-имам. Кто мне не поверит, тот беззаконник и будет проклят. Помните, что этот мир преходящий, и мне, Мансуру, дано судьбой быть наставником в правилах Корана и указать надежный путь к будущему блаженству. Если Бог возлюбит кого из рабов своих, того осеняет своею благодатью. Промыслом и помощью Господа всемогущего Мансур ввергнет беззаконников в ров погибели. Бог милостив, наставник заповедей Его терпелив, а дела терпеливых всегда увенчиваются успехами».

Признавая за собой право, по званию имама, толковать догматы религии, Мансур не стеснялся тем, что, как человек неграмотный, он не читал Корана и даже не знал его основных положений. Он прежде всего хлопотал о воссоединении всех горских народов и с этою целью требовал положить конец кровной мести, как обычаю, служившему разъединению общества. Затем он требовал строгого соблюдения заповедей Магомета, раздачи милостыни, прекращения грабежей и воровства, конечно, между своими[160], и, наконец, самонадеянно объявил, что ездить в Мекку вовсе не нужно, а что все, кто придет к нему на поклонение, получат наименование хаджи[161].

Не имея образования и знакомства с догматами религии, Мансур в подробностях своего учения впадал в самые грубые ошибки и противоречия. Он позволял себе отклонения в обрядах, которые явно противоречили основным законам Магомета, и потому на первых же порах встретил сопротивление ученых мулл, считавших себя сберегателями чистоты ислама.

Позволение женщинам совершать молитву в известный период, данное Мансуром, и запрет пить бузу произвело большое впечатление на чеченское духовенство. Несколько мулл приехали в Алды и потребовали от пророка объяснений, говоря, что и разрешение и запрет совершенно противоречат Корану. Муллы доказывали Мансуру, что запрет изготовлять солод и варить бузу лишает народ возможности одеться, ибо выделка овчин без солода невозможна. После долгих споров Мансур вынужден был сознаться в несостоятельности своего запрета и разрешить как приготовление бузы, так и солода. Уступка Мансура уронила его в глазах мулл, вынесших о нем впечатление как об обманщике, пользующемся легковерием народа, но, с другой стороны, возбудила у самого Мансура глубокую ненависть ко всему мусульманскому духовенству. Ненависть была так сильна, что пророк решался нарушить законы страны и презреть обычай гостеприимства, священный для каждого чеченца.

Опасаясь, однако же, что духовенство своим влиянием отвратит от него народ, Мансур пустился на новый обман. В Шалинском ауле жил брат его жены, которого он избрал орудием для исполнения своих намерений. Месяца три спустя после начала пророчеств Мансура чеченцы узнали, что в Шалинском ауле явился новый пророк, девятилетний мальчик Юсуф, сын Батыр-хана, который, не обучавшись грамоте, читает Коран, пишет, проповедует, даже исцеляет больных и в особенности беснующихся. Любопытные отправлялись в Шалинский аул и возвращались оттуда с убеждением, что Юсуфом во всех его поступках и поучениях руководит нечто высшее.

«Однажды ночью, – рассказывала посетителям мать Юсуфа, – мой сын стал читать сквозь сон молитвы, которые отправляются обыкновенно при намазе. Удивясь, я разбудила сына, но он просил меня не беспокоить его больше и опять заснул. В течение всего сна он не переставал читать молитвы и, когда встал поутру, не был весел, как бывал прежде, а скорее печален». Так прошло время до полудня, и, когда наступил час намаза, Юсуф исполнил его при всех своих родственниках с такой точностью, с какой может исполнить только ученый мулла. В тот же день вечером он в сопровождении своих односельцев пошел в мечеть, где отправил богослужение, читал Коран и поучал народ.

Сначала шалинцы считали Юсуфа за волшебника, но впоследствии из-за рассказов матери признали его святым.

Когда Юсуф ложится спать, говорила его мать, является к нему неизвестный человек в зеленом кафтане и красной чалме и вынимает из него дух, оставляя в теле вместо него какую-то трубочку. Вынув дух, он возводит его на небо в особый покой, где сидящий человек с красным лицом, одетый в зеленое платье и красную чалму наподобие эфенди, расспрашивает о людях, оставшихся на земле. Юсуф отвечает, что теперь мусульмане закон отправляют как должно и живут в тишине, а человек обучает его чтению Корана, обещая дать и самый Коран. В таком состоянии, по словам матери, Юсуф находился часа по два, но не всякую ночь, а иногда через одну, иногда через две.

Один из бывших в Шалинском ауле чеченцев, Али-Солтан Тыев, искренне уверял бригадира Вишнякова, будто сам видел, как Юсуф отправлял намаз и читал молитвы по-арабски. Тыев говорил, что Юсуф пользуется большим уважением жителей, повинующихся его наставлениям, состоящим в том, чтоб исполнять закон, как предписано в Коране, избегать воровства, кровной мести, а главное, полностью повиноваться алдинскому пророку Шейх-Мансуру. Последний приезжал в Шалинский аул, виделся с Юсуфом, которого называл своим духовным сыном и имел с ним продолжительный разговор. Юсуф оказывал ему почтение и уговаривал всех следовать его учению.