История ворона - [21]
Рот у меня так и распахивается от изумления.
– И далеко ты ее унес?
– Да нет, – Эб небрежно кивает на окно. – Оставил у обочины. Совсем рядом с домом, если подумать.
Распахиваю окно, высовываю голову на морозный воздух и замечаю в снегу, у дороги, след пепельного цвета, напоминающий по форме человеческую фигуру.
– Ее там нет! – вскрикиваю я, повернувшись к Эбу. – Когда ты ее туда вынес?
– Да не знаю. – Эб задумчиво почесывает макушку. – Где-то через четверть часа после того, как матушка легла спать.
– И она там всю ночь пролежала?!
– А почему ты так о ней беспокоишься, Эдди?
– Да потому что даже представить себе не могу, что со мной будет, если она погибнет – или если ее кто-нибудь найдет!
Эб встряхивает головой и издает короткий смешок:
– Друг мой, совершенно очевидно, что никакая она не твоя муза! Я, конечно, не знаю, кто она, но… ты видел у нее на шее человечьи зубы?!
Невольно морщусь.
– Да, но…
– Тебе же чертовски хорошо удается язвительная сатира и эпическая поэзия! Не можешь же ты писать о ней, если всерьез, как ты сам рассказываешь, переживаешь о том, что о тебе подумают люди!
– Да знаю! – отзываюсь я и громко хлопаю оконной рамой. – Но мне не хочется ее смерти. Я хочу спрятать ее ото всех, только и всего.
– Лично мне совершенно ясно, что она никоим образом не связана с твоим литературным даром! Да и вообще, как можно мечтать о свадьбе с самóй принцессой Ричмонда, Эльмирой Ройстер, если за тобой по пятам вечно бродит это мерзкое существо?
Встревоженно обнимаю себя за плечи, не смея и помыслить, что бы стало с Эльмирой, встреться она с Линор.
– На самом деле, эта мрачная муза живет в каждом слове моих стихов, – шумно втянув носом воздух, сообщаю я. – Даже если ты, Эб, этого в упор не замечаешь. – Прикусив нижнюю губу, я впитываю правду, которую только что высказал, а потом торопливо застегиваю пальто.
– Ты куда? Домой? – спрашивает Эб.
– Матушка будет волноваться, – говорю я, направляясь к двери.
– Я еще тебя увижу до отъезда в Шарлоттсвилль?
– Я зайду к тебе на неделе.
– Спасибо. Послушай, я ведь вовсе не хотел тебя обидеть, – начинает он, уперев руки в бока. – И уж точно не собирался поучать тебя в манере епископа Мура, твердить, чтобы ты не слушал свою музу. Просто я за тебя волнуюсь. Молю Бога о том, чтобы она оказалась просто жуткой галлюцинацией, явившейся нам из-за хереса.
– Ты прав, Эб.
Его плечи расслабленно опускаются.
– Так она нам в самом деле привиделась?
– Нет, – отвечаю я, приоткрыв дверь. – Ты прав в том, что мне, увы, действительно есть дело до того, что думают обо мне окружающие меня болваны.
Отпечаток тела Линор на снегу не дает ровным счетом никаких подсказок, где ее искать. Следы сажи, оставленные ее платьем, указывают на место, где она лежала, но вокруг снег абсолютно чист.
Однако мне всё же удается заметить несколько пар следов, ведущих к ее пепельному отпечатку на снегу – и от него. В воображении тут же всплывает толпа негодяев, которые сперва преследуют ее во мраке, потом заманивают в ловушку, убивают и бросают в реку…
Пошатываясь, направляюсь домой, растирая виски в отчаянной попытке сочинить пару стихотворных строк, чтобы убедиться, что моя муза еще жива – как бы я ни пытался прогнать ее, а ее судьба очень меня тревожит. Умом всё еще владеют алкогольные пары, и я вдруг замечаю, как это на самом деле сложно – просто идти прямо, не говоря уже о сочинении стихов, требующем едва ли не математической точности.
Я преодолеваю еще один квартал и вижу темнокожего раба, кузнеца Гильберта Ханта, местного героя, спасшего не одну жизнь, когда загорелся Ричмондский театр. Гильберт сосредоточенно бьет молотом по наковальне. Сколько себя помню, его ритмичные удары всегда аккомпанировали симфонии жизни Ричмонда, будто перкуссия, но этим утром мне кажется, будто старина Гильберт колотит меня прямо по черепу.
Ветер меняет свое направление, и кисловатый хмельной дух от пивоварен, выстроенных вдоль реки, наполняет воздух. Желудок у меня сжимается. Из-за угла выезжает экипаж, а меня накрывает новый приступ тошноты, такой силы, что мне становится всё равно, кто увидит мои позорные мучения. Не в силах сдерживать рвотных позывов, я падаю на четвереньки, и содержимое моего желудка потоком изливается на снег.
При приближении к дому я первым делом заглядываю в кухню – в одну из нескольких деревянных построек, расположенных за поместьем, где хранятся кухонные принадлежности, посуда и пряности, а в воздухе стоит сладковатый запах поджаренного мяса. Отец никогда сюда не заходит, и его отсутствие, а также огонь, который всё время пылает в жаровне, а еще собравшаяся здесь компания превращают комнату в самое теплое и приятное местечко во всём поместье.
– Доброе утро! – приветствует меня Джим, наш седовласый слуга с голосом грубее наждачной бумаги. Он стоит у стола по центру кухни и нарезает лук, от запаха которого тошнота у меня только усиливается.
– Доброе утро, Джим, – отзываюсь я ничуть не мягче.
Еще одна наша слуга, Джудит – высокая, крепкая женщина, которая всегда ухаживала за мной, когда матушке становилось совсем худо, – смотрит на меня через плечо. На ней светло-коричневое платье, и она помешивает варево, кипящее в одном из горшков. Как и матушка, на территории поместья она всегда носит белый муслиновый чепец, но кружевные оборки, которыми он украшен, слишком коротки и не могут скрыть морщинок, проступивших у нее на лбу и между бровей от беспокойства.
