История волков - [73]
Она взглянула на отца: он спал, прижав щеку к плечу.
– Мы искренне верили, что сможем изменить этот мир… – продолжала она.
Я смотрела на нее со своей табуретки и ждала.
– Но потом все разбежались, и мы начали новую жизнь – только с тобой.
17
P.S. Секвойи производят гораздо большее впечатление, чем другие разновидности красного дерева, – это на тот случай, если ты вдруг приедешь в Калифорнию. Есть разные виды красного дерева, чтобы ты знала. Береговые мамонтовые деревья растут (это и так понятно) на берегу, а секвойи – только в горах. На машине можно проехать сквозь ствол секвойи, да? Так обычно все и делают. Плюс секвойи очень древние деревья. Я подумал, тебе будет интересно знать эту разницу. В детстве я с отцом ходил в походы по Сьерра-Неваде, и мы там ели консервированные супы и спали в маленькой двуспальной палатке, которая у него сохранилась с армии. Было здорово. Эти деревья и впрямь кажутся вечными, такие они огромные. Мы жили там неделями, не мылись, для питья разводили порошковый лимонад. Деревья там как в фильме «Эпоха динозавров». Конечно, ребенка многие вещи поражают больше, чем взрослого. Вот почему, в частности, я не горю желанием туда вернуться. То есть кому же захочется сознательно разрушить то, что когда-то тебя восхищало и занимало все твои мысли? Кто же так поступит?
Слава богу, что оставалось еще место на обороте открытки, но теперь я, кажется, все исписал.
Еще раз пока,
М-р Г.
18
После отъезда Гарднеров лето пролетело быстро. Или не то что быстро, а как-то фрагментарно. Жара стояла несусветная – впервые за многие годы. В июле по ночам было иногда так жарко, что перед сном я смачивала футболку в озерной воде, потом выжимала ее в лесу, надевала, с нее капала вода, а я тихо входила в хижину, шла на ощупь в темноте и поднималась по стремянке к себе. А утром под лучами восходящего солнца от озера поднимался пар, а вечерами было так влажно и душно, что все из рук валилось, ничего не хотелось делать. Помню, самое душное время суток я пережидала под рваными тенями сосен, отмахиваясь от мух сосновой веткой, или искала клещей у псов – у всех четверых, – пока они, вывалив языки, лежали вокруг меня на земле. Запуская пальцы в густую шерсть Эйба, я ощущала каждое его ребро, конвульсивно двигавшееся в такт его дыханию. Я чувствовала, как раздвигаются и снова сдвигаются его ребра, освобождая место в легких для новой порции кислорода. Я чувствовала, как он терпеливо отклоняется вбок под непривычной тяжестью моей руки.
Помню, однажды душным вечером мы с отцом поехали на его квадроцикле в полицейский участок в Уайтвуд: я сидела на заднем сиденье, подпрыгивая на каждом ухабе, а в полиции мне щедро налили полный стакан кока-колы, которая так пенилась, что перелилась через край пенопластовой чашки и расплескалась по столу. Это было через несколько дней после того, как к нам по сумаховой тропе приехал полицейский, и они с отцом о чем-то говорили, стоя у капота его черно-белого седана. В участке мне дали рулон бумажных полотенец вытереть пролитую кока-колу. Мне предложили принести еще кока-колы, но я отрицательно помотала головой и высосала сладкую коричневую пену прямо со столешницы. Потом включили вентилятор, который погнал теплый воздух мне в лицо, и когда струи воздуха высушили мне щеки, нос и веки, я, помню, подумала, не сюда ли прошлым летом приходила Лили, не здесь ли она сидела, не здесь ли пила кока-колу и давала показания против мистера Грирсона.
Но этого я так и не узнала.
В то лето я провела у них в маленьком кабинете несколько часов, сидя на зеленом пластиковом стуле, и отвечала на разные вопросы, которые мне задавали люди в форме и в штатском. Я уже не помню, кто и когда и о чем меня спрашивал. Помню только, что я выпила несколько литров теплой кока-колы. Я отгрызала краешки от пенопластовых кофейных чашек и украдкой раскидывала откушенные белые кусочки по столу, которые лежали там, точно слипшиеся снежинки, и в конце концов я отважилась попросить себе складной стул с мягким сиденьем, который они держали позади письменного стола в центре кабинета. К концу июля меня полностью подготовила к процессу дама с мрачным лицом – она была вроде помощником окружного прокурора, – которая посоветовала мне сидеть на свидетельской скамье, скрестив ноги у лодыжек и сложив руки на коленях, и время от времени говорить «мэм» судье и «сэр» адвокату.
– Главное, не бойся их! – предупредила она меня. – Не грызи ногти, как сейчас, не опускай глаза, не позволяй им ловить тебя на слове. Представляй, что ты паришь или плывешь или что-то в этом роде. Как рыба. Ты же любишь ловить рыбу? Но не как дохлая рыба! Ты плыви! Как плаваешь в воде. Представь себе этот образ – плывущей в воде рыбы. И запомни: судят не тебя!
Да я и не боялась. И мне не надо было представлять себя плывущим против течения судаком, случайно попавшим на крючок. Я с нетерпением ждала этого суда.
Наступил август. В воздухе повисла дымка, все вокруг наполнилось пепельным ароматом. Лесные пожары особенно бушевали на озерах севернее нас, и воздух на вкус был горелым, хотя самая близкая к нам полоса огня была милях в пятидесяти.
