История волков - [71]

– Чтобы расширить свое психическое пространство, – сказала Патра. – Чтобы сменить обстановку.

Во время процесса я также узнала, что в тот день, когда я пошла в Лус-Ривер покупать тайленол, пока я шла пешком в город и обратно, Лео решил за лучшее «снова сменить обстановку». Он надел на уже потерявшего сознание Пола штанишки, засунул его ножки в ботинки, насовал в его рюкзачок пазлы и паровозики, влажные салфетки и крекеры в виде зверушек и книжку-раскраску, которую купил для сына в Дулуте. Он причесал Пола, и, когда я днем вернулась в коттедж с пузырьком таблеток, они уже собрались выходить. Я застала их в кухне. Патра вышла первая – скользнув мимо меня с белым, напряженным лицом. Потом Лео с Полом на руках. Лео аккуратно, боком, обошел кухонный островок так, словно нес вязанку дров или миниатюрную невесту. Покрасневшие глаза Лео оглядели меня, потом переключились на другие препятствия. Стол. Дверь.

– Спасибо, Линда, – произнес он, когда я отодвинула стоящий на его пути стул. За его спиной обрезком каната болталась белая рука Пола.

* * *

Меня спросили: они вам сказали, куда идут?

Ничего они не сказали.

«Они сказали, что собираются ехать два с половиной часа на машине и сделать две остановки в частных домах в Брейнарде и Сент-Клауде?..»

Нет, не сказали.

…Причем люди, к которым заезжали Гарднеры, не являлись профессиональными медиками, и жертва скончалась от отека мозга приблизительно в семь тридцать того же вечера.

Лео только попросил меня запереть за ними дверь.

Когда я в тот день видела Патру в последний раз, она стояла на дорожке, согнувшись пополам, сунув в рот ладонь, как кусок белого хлеба. На ней были расстегнутые джинсы и разношенные мокасины, и когда она выпрямилась, ее лицо лоснилось от испарины. Ее глаза бегали, рот был открыт шире обычного. Ни слова не сказав, она захлопнула дверцу машины.

После того как они уехали, я еще долго простояла в дверях. Я сжимала в руке пузырек с таблетками, а потом вошла в дом и поставила его на стол. Я не стала снимать обувь на коврике у двери. Я видела крошечные полумесяцы грязи на полу, там, где я ступала. Вернувшись к двери, я развязала теннисные туфли, нашла швабру в углу и, оставшись в одних носках, смела грязь с пола в кухне и коридоре.

Перед спальней Пола витал кисло-сладковатый запах. Я на минуту задержала дыхание. Потом вошла и подняла с тумбочки тарелку Пола с нетронутой горкой блинков, взяла его стакан с молоком – он был липкий на ощупь – и унесла все это в кухню. Вышла на веранду, взяла несколько сосновых шишечек и кусочков коры из стен Европы, унесла в дом. И уложила их точно так же, как они лежали на веранде, на коврике перед кроваткой Пола – полукругом возле комода. Теперь в комнате запахло куда приятнее – древесным ароматом. Я еще и окно раскрыла. Постельное белье уже сняли с кровати. Я сложила доску «Конфетной страны», положила ее обратно в коробку. Включила ночник в виде паровозика, хотя в комнате не было темно, и лучи предвечернего солнца косо прорезали деревья и нарисовали трепещущую трапецию света на полу. Я присела на его кроватку, потом легла. При соприкосновении с влажным голым матрасом по моей спине поползли мурашки. Я всмотрелась в трапецию света, наблюдала, как она, перегнувшись, медленно заползает с пола на стену, превращая ее в освещенную сцену. Мои ступни в носках повисли над краем детской кроватки.

Вы полагали, что они вернутся?

В комнате сгустился полумрак. Я слышала, как тикают часы, как журчит вода в канализации, как урчит холодильник. Дважды крикнула гагара, нарушив тишину вечера, отрезав все лишнее. Вот и все, сказала гагара. Вот и все. Легкий ветерок теребил жалюзи. Я не заметила, как растаяла трапеция света. И не заметила, как наступила ночь, пока не услышала приглушенный кашель со стороны входной двери.

Я встала. В красном отсвете ночника Пола я увидела мужской силуэт. Моей первой мыслью было, что это Лео вернулся. Я была уверена, что это Лео, и меня охватило чувство ужаса или облегчения – или того и другого сразу.

Но это был не Лео.

Это был отец.

– Меня мама прислала, – сказал он. – Я постучал.

Должно быть, он вошел в коттедж через незапертую дверь, побродил по пустому дому, пока я спала. А я спала? Он молча смотрел на меня, сидящую на кроватке Пола, в замешательстве, с виноватым видом, словно юная Златовласка в спущенных носках и потной футболке.

– Мэделин?

Я взглянула на комнату его глазами. Красный ночник зажжен в углу, сосновые шишки разбросаны по полу, зайчики и мишки на полке над головой – и я сижу себе на кровати, словно возвела себе красивую крепость в лесу, словно напридумывала всякие небылицы про себя, а он случайно набрел на меня и увидел, что я играю в куклы или делаю вид, будто играю. На секунду я почувствовала себя младенцем. Я отползла к краю кровати и уперлась пятками в спинку.

– Я бы не стал заходить, – оправдываясь, продолжал он. – Но увидел твои теннисные тапки у двери.

На нем была рубашка, которую я и сама носила, серая фланелевая, в груди она была мне тесна, но на плечах висела, как на вешалке, когда я надевала ее в школу прошлой весной. Его седой конский хвостик, как обычно, был продет над ремешком бейсболки «Твинз». Он быстро моргал, стараясь привыкнуть к полумраку.