История волков - [69]

– А мне казалось, они давно закрыли почти все свои читальни. Ведь осталось не так много их церквей. – Она мотнула головой, переместила тяжелую корзину с одного бедра к другому. – То есть вот я чего никогда не понимала, и, по-моему, это вообще трудно понять, что это за религия такая, которая вообще не дает никакого объяснения происхождению зла.

Я пошла дальше.

Это был очередной тоскливый бесснежный вечер. Вокруг не было почти ни души – мы спокойно могли шагать по середине улицы. И где же эти воздушные фонарики? Мои руки болели под тяжестью наших свежевыстиранных полотенец, пахнущих лимонной отдушкой. Может быть, мы забрели слишком далеко? Или не заметили их? Но нет. Пройдя еще квартал, мы увидели первые из бесконечной вереницы картонных пакетов, освещенных изнутри мерцающим оранжевым пламенем горящих свечей.

– О! – вскрикнула Энн и остановилась как вкопанная.

Она прижала одной рукой корзину к бедру, а другой рукой тронула меня за локоть:

– Ты только посмотри! Красотища!

В тот год – может быть, тем самым вечером, а может быть, несколькими неделями позже – я все-таки рассказала Энн про Лус-Ривер. Я рассказал ей про соревнования между рождественскими вертепами – про лютеранский вариант из мешков с песком и католический – изо льда. Я рассказала, как, когда я училась в восьмом классе, обрушилась крыша в спортзале, и о мистере Эдлере, который любил российских монархов даже больше, чем американских президентов. Я не исключаю, что потом рассказала ей и про моих родителей, и даже про красивую Лили – Лили, которая уехала из Лус-Ривер, чтобы родить ребенка, – но я ни словом не упомянула Патру и Пола и не поделилась с ней своими мыслями о христианской науке, которая, насколько мне известно, из того малого, что мне известно, дала лучший пример истолкования происхождения человеческого зла.

Вот откуда происходит зло, дорогая Энн.

Теперь я думаю: вот она та история, которую я тут пытаюсь рассказать.

Когда Пол перевозбуждался, он начинал бежать широкими шагами, как астронавт по лунной поверхности. В такие минуты он принимал жутко сосредоточенный вид и словно повторял про себя: беги, беги! – и всякий раз, когда это слово мелькало в его мозгу, он еще более решительно подпрыгивал. Когда же я просила его бежать еще быстрее, он просто выше подпрыгивал, но при этом сбавлял скорость. Он предпринимал эти бессмысленные усилия, высоко задирая коленки и молотя кулачками по воздуху.

Мне было смешно наблюдать за ним, и я его довольно-таки жестоко провоцировала.

– Беги! – требовала я, но он замедлял бег, начиная двигаться почти крадучись и чуть ли не останавливаясь после каждого шага.

– Быстрее! – подгоняла я его.

Он крепко сжимал губы, выбрасывая одну руку вперед, а другую отставляя назад. Этот ребенок учился бегать, наблюдая за гномами в мультиках и комиксах.

– Бежим в дом наперегонки! – предложила я ему однажды, когда он твердо решил – в тот день, по крайней мере, – остаться на веранде. И с этими словами сделала несколько нарочито широких шагов, чтобы его раззадорить. – Я быстрее, чем ты! – вложив в свои слова угрозу, перед которой он бы не смог устоять, и громко затопала по доскам веранды: бум-бум-бум. Он не отреагировал. Когда я на него оглянулась, он лежал на досках лицом вниз, поджав под живот руки.

– Что с тобой? – спросила я.

Я склонилась над ним и, ничего не подозревая, слегка ткнула его в бок носком ботинка.

Помолчав, он буркнул:

– Мне скучно.

– Медведю скучно? – с деланным недоверием спросила я.

– И еще… – Он повернул ко мне лицо, уперев щеку в доски, и его губки сложились кольцом. – Животик…

Он произнес это так жалобно, что я присела рядом и внимательно посмотрела на него. Потом усадила. И излила на него всю ласку и сочувствие, на которую была способна.

– А, так ты ничего не знаешь про волка!

– Я больше не хочу притворяться! – захныкал он.

– Но это будет невыдуманная история! – пообещала я.

Это, кажется, был конец мая. Тополя разбрасывали семена пушистыми клочками, которые собирались – совсем как снег – вдоль грунтовой дорожки перед коттеджем. Я заманила его в гараж с помощью нескольких брецелей и, пока он их жевал, усадила в детское сиденье на велосипед. Пристегнутый ремнем безопасности, в шлеме, от которого его голова невообразимо увеличилась, отрешенный от внешнего мира, Пол казался Буддой, сидящим на красном пластиковом троне. Я вывела велосипед на дорожку и, когда вскарабкивалась на него, немного наклонила, решив напугать Пола.

– Поехали! – крикнула я в надежде растормошить его, чтобы он наконец взбодрился. До Природоохранного центра путь был не близкий, и всю дорогу я рассказывала ему про волков, приводя статистику, вспоминая интересные факты о волчьих повадках и образе жизни. Мне хотелось удивить его чучелом волчицы в вестибюле центра. Хотелось, чтобы его поразили желтые клыки, торчащие из-под синей губы, и вишнево-красные капли крови, нарисованные на ее когтях. Я вспомнила, как сама ребенком впервые увидела это чучело и как меня тогда охватило чувство даже большее, чем любовь: я прямо-таки испытала звериный голод, голод, голод!

Но Пола волчица совсем не заинтересовала. Он смотрел на чучело несколько секунд и только пожал плечами. После одиннадцатимильной поездки на велосипеде малыш равнодушно сказал: