История византийских императоров. От Константина Великого до Анастасия I - [238]
Продолжение «Акакиевой схизмы» было далеко небезвыгодно для Теодориха. Для остгота папа являл собой олицетворение всего римского и христианского мира, был человеком, обладавшим огромной духовной и мирской властью. Но сам понтифик нуждался в защите, и остготу было приятно, что именно он в состоянии обеспечить её. Являясь арианином и проживая в центре Православия, Теодорих волей-неволей был вынужден занять позицию религиозной толерантности и совершенно не терпел, когда кто-то подчёркнуто в угоду Остготскому царю менял свои убеждения. Печальная история диакона Гелпидия, состоявшего в православии, но затем перешедшего в арианство и потому казнённого царём, стала наглядным примером для всех остальных[1067].
В свою очередь, в глазах Римского епископа и всего остального клира остгот, конечно, не заменял собой фигуру императора, но он казался очень удобным для разрешения конкретных политических ситуаций, причём, как для укрепления власти апостолика в Италии, так и на Востоке. Когда оба кандидата непосредственно отправились в Равенну, где находился двор остгота, и прибегли к его помощи, как третейского судии, остгот максимально использовал ситуацию в свою пользу и остановился на кандидатуре Симмаха (498–514), яростного халкидонита. Созванный в марте 499 г. Собор в Риме лишь констатировал выбор Теодориха о личности будущего понтифика[1068]. Для Константинополя это была настоящая политическая революция. Не говоря уже о том, что до этого времени традиционно выбор Римского епископа во многом определялся решением императора, которого здесь незаконно заменила фигура варварского короля. Произошло невероятное: при живом императоре православные епископы обратились к арианину с просьбой определить имя апостолика.
Естественно, Византийский император не оставался «слепым» в данной ситуации и не мог не заметить, сколь уверенно и настойчиво Римский епископ пробивает дорогу для признания за собой высших прерогатив, практически уже неподконтрольных царю, в ущерб целостности Римской империи. Сомнений не было — Остготский король и узурпатор преследовал собственные политические интересы, останавливая свой выбор на Симмахе, а не на ставленнике византийской партии пресвитере Лаврентии. Теодориху объективно было очень выгодно сохранить напряжённые отношения Константинополя с Римом, так как в этом случае его политический авторитет в Италии только укреплялся — папы неизбежно вынуждены были обращаться к нему, чтобы он обеспечил их безопасность и саму возможность оппонировать Константинополю. Тем самым он обеспечивал свою политическую независимость от Константинополя, создавая фундамент признания за собой высших царских полномочий и своего суверенного государства.
Подтверждением того, что Теодорихом двигали отнюдь не альтруистические соображения, является история продолжения римского раскола, возникшая вследствие противостояния римской национальной и провизантийской партий. Ссылаясь на нарушения, выявленные в деятельности папы Симмаха, сторонники Лаврентия неоднократно пытались сместить первого с престола. Но неизменно они наталкивались на твёрдую позицию Теодориха, особенно на Соборе 506 г. Тогда, чувствуя всю шаткость своего положения, Симмах отправил своего посланника к Теодориху, всерьёз опасавшемуся войны с Константинополем. Он убедил короля остготов сделать своей выбор не на стороннике мирного урегулирования вопроса схизмы с Востоком — Лаврентии, а на себе, убеждённом противнике монофизитского Востока. Конечно, Теодорих быстро оценил все выгоды такой стратегии: восточный император был так же опасен для Теодориха, как восточные монофизиты для папы. И на Соборе 506 г. Симмах был сохранен в своём сане. Более того, было признано, что остальные епископы не вправе судить его (!)[1069].
Это было гораздо серьёзнее опусов папы Геласия, поскольку те относились к разряду богословских сочинений, ровным счётом ни для кого не обязательных, а здесь имело место судебное решение. Поскольку каноническое право Кафолической Церкви зачастую возникало на основе конкретных прецедентов, рассмотренных на соборных заседаниях, такое решение могло стать обязательным для всех последующих соборов на Западе. Кроме того, в условиях единой Церкви такой канон должен был стать обязательным и для Востока, поскольку касался не частностей, а, наверное, едва ли не главного вопроса — о юрисдикции органов церковной власти.
Таким образом, в глазах Восточного двора инициативы и позиция Рима выглядела следующим образом. Один за другим папы настаивали на признании Халкидона, традиционно «упуская» вопрос о 28-м каноне и претендуя на то, чтобы все спорные дела в отношении епископата были отданы на их суд, как в высшую инстанцию. При этом они постоянно демонстрировали почтение в адрес остготской власти в Италии и довольно
