История Византии. Том I - [4]

Важным достоинством многих исторических сочинений византийских авторов раннего периода является обилие в них исторического, географического, топонимического, этнографического материала о жизни различных народов империи и соседних с ней стран. В основном эти сведения отличаются достаточной точностью и подтверждаются позднейшими археологическими открытиями. Это, конечно, не значит, что труды византийских историков лишены фактических ошибок, проистекающих от самых различных причин. Но, как установлено новейшими исследованиями, в целом большинство авторов заслуживает доверия в отношении хронологии, описания фактов и разнообразных конкретно-исторических данных, собранных в их трудах.

Для литературного стиля большей части византийских историков изучаемой эпохи характерно стремление сохранить чистоту древнего аттического греческого языка, не быть ниже своих прославленных образцов — античных авторов. Византийские историки пишут преимущественно для узкого круга избранных, образованных людей. Они часто щеголяют цветистым, риторическим стилем, метафорами и сравнениями, почерпнутыми из античной мифологии и литературы. Но и в стиле византийских авторов IV — первой половины VII в. уже чувствуется дыхание новой эпохи: в их язык проникают порою многочисленные варваризмы, нередко встречается церковно-догматическая терминология, иногда, правда, еще в малой степени, ощущается влияние народной разговорной речи.

Итак, в мировоззрении византийских историков IV — первой половины VII в. отчетливо отразилась противоречивость эпохи. Объективно они стояли на консервативных позициях, защищали умиравший рабовладельческий мир и угасавшую античную цивилизацию; вместе с тем эти историки выступали носителями лучших традиций античной исторической науки. По широте кругозора, по обилию позитивных знаний, по блестящей форме их изложения они были на голову выше современных им христианских хронистов. Именно это выдвигает историков на первое место в византийской историографии раннего времени. Без их трудов было бы совершенно невозможно воссоздать историю Византии IV — первой половины VII в.

* * *

Наиболее выдающимся византийским историком IV в. был антиохийский грек Аммиан Марцеллин (ок. 330–400 гг.). Приверженец Юлиана Отступника, с которым участвовал в походе против персов, и сторонник восстановления языческой религии, Аммиан Марцеллин на склоне своих лет написал исторический труд на латинском языке, известный под названием «Res Gestae» — «Деяния»[1]. Это произведение было задумано автором как продолжение знаменитого исторического сочинения Тацита и охватывало период от правления императора Нервы до конца IV в. Сохранилось лишь 18 книг труда Аммиана Марцеллина (кн. 14–31), посвященных событиям 353–378 гг., современником, а зачастую и участником которых был сам автор. Аммиан Марцеллин предстает перед нами отнюдь не как компилятор, а как мыслящий историк, глубоко озабоченный судьбами Римского государства, стремящийся добросовестно осветить события своего времени. В его сочинении подкупает достоверность фактического материала; большинство его известий выдерживает проверку данными других источников. В значительной мере это объясняется тем, что основой исторического повествования автора служили его собственные жизненные наблюдения и рассказы очевидцев.

Аммиана Марцеллина часто рассматривают как последнего великого римского историка[2]. Это суждение верно лишь отчасти. Нельзя отделить непроходимой гранью позднеантичную историографию от ранневизантийской; напротив, между трудами римских и византийских историков имеется прямая преемственность. Справедливее поэтому считать Аммиана Марцеллина последним представителем античной историографии и первым крупным византийским историком. Он близок не только римским, но и византийским авторам (Прокопию, Агафию, Феофилакту Симокатте), которые, подобно самому Аммиану Марцеллину, во многом оставались еще на почве античной исторической науки.

По своему мировоззрению Аммиан Марцеллин был поклонником античной культуры, религии и философии. Приверженец язычества, он осуждал, однако, излишнее увлечение внешними сторонами языческого культа. Ему были чужды проявления грубого языческого антропоморфизма; больше влекла его мистическая философия неоплатоников, особенно Плотина. Всю жизнь он был крайним идеалистом, верил в безграничное превосходство духа над телом, в бессмертие души.

Аммиан Марцеллин высоко ставит античную философию и хорошо знает труды философов различных школ (платоников и неоплатоников, а также Аристотеля, Гераклита Эфесского, Демокрита). Он знаком с атомистикой; он с похвалой отзывается о занятиях натурфилософией и естественными науками. С большой горечью пишет Аммиан Марцеллин об упадке античной науки в его время. Знатные люди «боятся науки, как яда»[3]. Вместо занятия науками знать и народ предаются безумным увлечениям конными ристаниями; огромной популярностью пользуются мимы,

шуты, продажные танцовщицы, — «библиотеки же заперты навек, как гробницы»[4]. Аммиан Марцеллин восстает против гонений на языческую науку и философию, возобновленных после краха реформ Юлиана Отступника, осуждает правительство за инспирированные им процессы, во время которых языческих философов ложно обвиняли в чародействе. Историк оплакивает гибель по воле разъяренных деспотов многих языческих ученых — особенно философов Пасифила и Симонида: они мужественно приняли смерть, не пожелали даже под пыткой оклеветать других невинных людей и проявили необычайную твердость духа. Аммиан Марцеллин обличает вандализм палачей, по приказу императора Валента сжигавших ценнейшие рукописи и книги античных авторов, захваченные в домах осужденных язычников