История сыска в России. Книга 2 - [42]

Между тем, в апреле 1912 года в руках Бурцева было письмо (за подписью “Кодак”) к заведующему агентурой с просьбой о свидании, а в мае Познанский писал Бурцеву, что он с ним (Красильниковым) больше не хочет иметь никаких дел, но хочет все-таки получить с Красильникова деньги в последний раз. Дело Гольдендаха слушалось 15 марта 1913 года. Затем Познанский не без совета Красильникова и сам привлек Бурцева к суду, обвиняя его в диффамации. На это агентурой была дана Гольдендаху и Познанскому “нужная сумма”. Однако не было уверенности в стойкости Кодака, и ввиду возникших опасений, что Познанский может попасть в Париже под влияние Бурцева, Кодак был отослан в Россию, где он, как скрывавшийся от воинской повинности, был отправлен в Тамбов в пехотный полк В июне того же года Познанский бежал с военной службы за границу и накануне разбора дела с Бурцевым явился к своему адвокату Гюро, причем держал он себя вызывающе, требуя денег. Во избежание шантажа или скандала дело было решено прекратить. Спустя месяц вместо суда Познанский пошел к Бурцеву и в присутствии двух адвокатов дал откровенные показания. В 1915 году Познанский жил в каком-то французском провинциальном городе.

Кроме Познанского, таким же “талантливым” оказался и Петров. Александр Петров, дворянин, уроженец Кронштадта, учился в Военно-медицинской академии, принадлежал, по его словам, с 1900 года к РСДРП. В революционной среде был известен под именем Олег. Петров состоял с октября 1912 года сотрудником заграничной агентуры под псевдонимом Мигло. Жил в Париже под фамилией Артемьев. При проверке сведений, доставленных Петровым, они не подтвердились. Получив из “охранки” 300 франков и захватив еще 200 франков у своей близкой знакомой, Петров скрылся.

Литовец Петр Пиленас как охранник был завербован Красильниковым. Он состоял секретным сотрудником заграничной агентуры под кличкой Руссель. Получал 600 франков в месяц, доставлял общие сведения о русских эмигрантах, живущих в Англии, но так как донесения его были основаны больше на сообщениях газет, то содержание ему было уменьшено. Обиженный Руссель сначала отказался от дальнейших сношений, но затем написал извинительное письмо, в котором сообщал о своем отъезде в Америку и предлагал свои услуги по освещению революционного движения в Америке, соглашаясь получать 400 франков в месяц. Руссель был вновь принят и давал кое-какие сведения. Спустя полтора года, в августе 1916 года, сношения с ним были прекращены.

Провокатором в среде социал-демократов был Матвей Бряндинский, носивший бесконечное число охранных псевдонимов в России. Он их менял, видимо, стараясь законспирировать себя. Уроженец г. Казани, из потомственных почетных граждан, бывший учитель, он состоял секретным сотрудником Московского охранного отделения под кличками Вяткин, Крапоткин и другие. Обслуживал, по словам жандармского полковника Заварзина, верхи социал-демократической рабочей партии. Получал 150 рублей в месяц. В июне 1912 года был передан в ведение заграничной агентуры. Жалования платили ему 400 франков в месяц. В марте 1913 года Бряндинский уехал в Россию с тем, чтобы явиться к судебному следователю в Ярославле по обвинению в поступлении в высшее учебное заведение по чужим документам.

Наконец, к 1912 году относится секретный сотрудник Ла-Котта. О нем помощник Красильникова, жандармский подполковник Люстих показал на допросе: “Первый сотрудник, которого я получил по приезде в Париж в августе 1912 года, назывался La Cotta, проживал в Германии, в г. Катовицы. Я его совершенно не знал лично, только переписывался. Клички его я не могу вспомнить, но их можно восстановить по отчетам за 1912 год. Освещал польские организации. В письмах предлагал заниматься военным шпионажем против Германии. Вскоре затем, в конце или начале 1913 года, провалился, благодаря, как я думаю, перлюстрации его писем германскими властями”.

Провокаторы трепетали перед Бурцевым. Сведения Бурцева основывались на нескольких источниках: на добытых Бурцевым документах, на сообщениях изменивших охранке Бакая, Меньшикова и агентов-французов (Леруа, Лесна и других) и, наконец, еще одного молодого человека из кругов парижского консульства, о котором рассказывает в воспоминаниях сам Бурцев.

Бакай и Меньшиков склонны были переоценивать значение сообщенных Бурцеву фактических данных. Но только тот, перед кем вдруг открылись сокровеннейшие тайны русской политической полиции, кто мог узнать все и сразу, только тот может оценить всю настойчивость, остроумие, талант, почти фанатизм, с которым Бурцев умел из самых ничтожных намеков, мельчайших деталей добыть данные, которые превращались в грозные и неопровержимые улики для провокаторов.

Живя сам в тяжелой нужде, Бурцев тратил все свои заработанные журнальными статьями деньги и все пожертвования, стекавшиеся к нему, на дело борьбы с провокацией. Он не останавливался и тогда, когда ему грозила смерть. Красильников и его агенты не спускали с него глаз. В письме к директору Департамента полиции о приезде в феврале 1910 года в Париж нового помощника по заведованию секретными сотрудниками, Красильников, упоминая и о Бурцеве, писал: “Ротмистр Эргардт вошел в сношения с парижскими друзьями, за исключением одного, которого принял я”. Друзьями Красильников называет секретных сотрудников. “Передача друзей, — продолжает Красильников, — совершилась вполне благополучно и без всякого личного посредства ротмистра Долгова. Что же касается до иногородних, то я имею в виду вызвать для личного свидания только некоторых из них, с менее же интересными ротмистр Эргардт вступит в сношения письменно”. Красильников добавлял, что “во всех имевших место собеседованиях всеми, без исключения, высказывалось не только опасение, но даже убеждение, что у Бурцева имеются в Департаменте полиции верные друзья, сообщающие ему все, что им удается узнать интересного”.