История Смутного времени в России в начале XVII века - [43]

Когда Марина через Курятные ворота въехала в Китай-город, то загремели поставленные на подмостках близ Кремлевской стены семьдесят три барабанщика и столько же трубачей. Сия нескладная музыка продолжалась до тех пор, пока невеста не вступила в Вознесенский монастырь, где до свадьбы своей она должна была жить при царице Марфе.

Народ с беспокойством заметил, что во время шествия Марины через город поднялась буря, подобная той, которая в день вступления Лжедимитрия в столицу уже принята была за худое предзнаменование для его царствования²⁴⁷. Московские жители, подозрительно смотревшие на многочисленную вооруженную свиту польских панов, были еще более встревожены, когда поляки, по прибытии на отведенные им дворы, стали с безрассудной гласностью выбирать из повозок своих множество привезенного ими оружия.

Самое размещение по квартирам сих неприятных гостей служило поводом к новому огорчению русских. Для воеводы Сандомирского назначили бывший дом Бориса Годунова в Кремле²⁴⁸. Другим же панам отвели поблизости Кремля лучшие дворы не только купцов и духовного звания лиц, но даже вельмож и самих мнимых родственников царя, Нагих²⁴⁹. Хозяева, вынужденные уступить жилища свои иноземцам, не без досады переносили причиняемые им расстройства и оскорбление.

Третьего мая Лжедимитрий торжественно принимал на троне сперва поляков Марининой свиты, а потом королевских послов. Приветствия первых обошлись с должным приличием, но при приеме послов произошли неуместные распри²⁵⁰. Послы, извещенные стороной, что Лжедимитрий готовится отвергнуть королевское к нему письмо, потому что на надписи ему не давалось цесарского титула, просили встретившегося с ними в сенях Грановитой палаты воеводу Сандомирского, чтобы он постарался убедить нареченного зятя своего не делать неуместных возражений²⁵¹. Мнишек обещал им употребить на сие все возможные усилия, и они вошли в палату. Думный дворянин Микулин, который ввел их, подойдя с ними к трону, произнес следующие слова: «Всепресветлейший и могущественнейший самодержец, великий государь Димитрий Иоаннович, Божией милостью великий цесарь, князь всея России, многих татарских царств и государств, московской державе подвластных, государь, царь и обладатель! Всепресветлейшего и великого государя Сигизмунда третьего, Божией милостью короля Польского, великого князя Литовского, послы Николай Олесницкий и Александр Гонсевский бьют челом у престола вашего царского величества». Тогда Олесницкий, поклонившись, сказал: «Всепресветлейший, великий государь Сигизмунд третий, Божией милостью король польский, великий князь Литовский, Прусский, Жмудский, Мазовецкий, Киевский, Волынский, Подольский, Лифляндский, Эстляндский и других, наследный король шведский, готский, вандальский, князь финляндский и иных земель, благоволил послать нас, послов своих, меня, Николая Олесницкого из Олесницы, каштеляна Малагосского, и пана Александра Корвина Гонсевского, секретаря и дворянина своего, старосту Велижского, помещика Конюховского, с тем, чтобы именем его королевского величества, всемилостивейшего государя нашего, вашему господарскому величеству, Божией милостью всепресветлейшему великому государю Димитрию Иоанновичу, князю всея России, Владимирскому, Московскому, Новгородскому, Казанскому, Астраханскому, Псковскому, Тверскому, Югорскому, Пермскому, Вятскому, Болгарскому и других многих земель царю, отдать братский поклон, осведомиться о здравии вашего господарского величества, поздравить вас с благополучным восшествием на прародительский престол и засвидетельствовать вашему господарскому величеству братскую любовь его королевского величества». Когда посол произнес слово «князь» вместо «цесаря», то Лжедимитрий встал с места и, подозвав одного боярина, велел снять с себя корону, намереваясь сам говорить, но в ту минуту воздержался. Олесницкий, окончив речь, подал королевское письмо государственному дьяку Власьеву, который тихо прочитал самозванцу надпись и потом, по приказанию его, сказал послам: «Николай и Александр! Вы доставили всепресветлейшему, непобедимому и великому самодержцу от всепресветлейшего Сигизмунда, короля Польского и великого князя Литовского, письмо, в коем нет титула цесарского величества. Оно писано к некоторому князю всея России, а Димитрий Иоаннович есть цесарь в своих преславных государствах. И так возьмите сие письмо обратно и отвезите к своему государю». Олесницкий горделиво отвечал: «С тем же благоговением, с коим вручили мы Афанасью Ивановичу письмо его королевского величества, приемлем оное обратно, чтобы возвратить государю нашему, когда ваше господарское величество гнушается им. Из всех государей христианских только ваше царское величество не признает древнего титула его королевского величества и, не принимая от нас письма, оскорбляет его королевское величество и всю Речь Посполитую. Воссев на троне сем дивным Божиим промыслом, по милости его величества короля, при помощи народа польского, ваше господарское величество скоро забыли сие благодеяние! И не только его королевское величество, государь наш, вся Речь Посполитая, мы, послы ее, но и все сии знаменитые поляки, стоящие пред очами вашего господарского величества, оскорблены уничижением достоинства нашего государя и Речи Посполитой. И так мы не можем исполнить королевских поручений, о коих ваше господарское величество узнали бы из письма, вами отвергнутого. Просим дозволения возвратиться на квартиру». Тогда Лжедимитрий, не воздерживая более врожденную в нем словоохотливость, сам пустился в неприличное прение и сказал следующее: «Необыкновенное и неслыханное дело, чтобы монархи, восседая на троне, спорили с послами; но король Польский, опуская наши титулы, принуждает нас к сему. Удивляемся, что нас король, его милость, братом и другом своим именует, а нас как бы в голову ударяет, унижая нас и отнимая собственный наш титул, который дарован нам от Самого Бога, который именем не на словах, а на самом деле, и на употребление которого ни римляне, ни другие древние монархи не могли более нас иметь права. Нас именуют императором по тем же причинам, по коим и их так именовали, ибо не только кроме Бога нет никого выше нас, но мы также имеем власть законодательную и, что еще важнее, сами закон в великом государстве нашем, что и означает монарха или императора. Мы, по милости Божией, пользуемся такой же властью, какой пользовались цари ассирийские, мидийские и персидские. Мы также сами повелеваем несколькими царями татарскими, а потому и не усматривается, почему бы мы теперь были хуже великого хана, которого все историки называют татарским императором? Впрочем, многие и нас так называют, и сами его цесарское христианское величество и святейший отец никогда не стыдились в письмах своих нас, или предков наших, именовать цесарями. Посланник наш к его королевскому величеству, Афанасий Иванович Власьев, придворный наш казначей, имел на то при себе достаточные доказательства. Мы хорошо знаем, что предки нашего сего титула не употребляли и оного не требовали, но сие не может служить для нас препятствием, ибо молчание монархов или неупотребление ими довлеемого титула не составляет никакой давности, и от беспечности предков наследники в сем случае не утрачивают своих прав. К тому же должно вспомнить, что всякое государство начинается с простоты и грубости и только со временем все более и более получает образованности в нравах, обычаях и даже самых речах. Так мы читаем, что в век простоты цари назывались пастырями, судьями и другими не пышными наименованиями, и сие замечается при начале всех государств. Вследствие, нисколько не удивительно, что в прежние времена поступали неосмотрительно не только предки наши, но и другие государи. Ибо ежели правда, как о королях Польских пишут польские историки, что они получили от императора Оттона корону и титул короля, хотя прежде того уже были и именовались монархами, то они приняли от равного себе то, что имели от Бога, и наверное ныне того бы не сделали. Сверх того, каждый государь может называть себя, как хочет. Так, у римлян многие императоры называли себя народными трибунами, консулами, авгурами и оставляли свой титул по произволу. Всем также известно, что с начала римские императоры именовались только принципами. Август император не хотел называться господином, хотя действительно был таковым, ибо сами римляне особенным законом предоставили ему полную повелительную власть, освободив его от всех законов. Самые предки короля, его милости, назывались князьями, монархами и только наконец королями. По сим причинам мы объявляем сим королю, его милости, что мы не только господарь, царь, но и император, и не намерены понапрасну терять сей титул государства нашего. Если король, его милость, почитает нас братом и другом, почему же отказывает в достоянии нашем: ибо тот более мне враг, кто умаляет преимущества и украшения моего государства, которые монархи берегут, как зеницы глаз, чем кто посягнет на мое имение. Самая высшая справедливость есть воздавать каждому, что ему принадлежит. Иное дело было, когда предки находились в вражде с Польской державой. Тогда пристойно было унижать друг друга, как сие и в других государствах делалось и делается. Но в дружбе должно поступать иначе; почему мы и надеялись, что король, его милость, будучи старейший, сам направит нас ко всему, клонящемуся к добру и чести нашей и государства нашего»