История русской торговли и промышленности [заметки]

Шрифт

Интервал

«По тексту греческой истории император Иоанн Цимисхий в переговорах со скифом Святославом ссылался на давний договор скифов с греками и на договор, нарушенный Игорем, отцом Святослава. В условиях Святослава, предложенных Цимисхию, по тексту истории Льва Диакона Калойского также упоминается о древнем законе, обязавшем греков признавать друзьями русских купцов в Константинополе, которому соответствует содержание договора 945 г». (Речь проф. Самоквасова на торжественном акте Варшавского Университета 30 авг. 1886 г. / / Известия Варшавского Университета. № 6. 1886. С. 3, 9).

Баснословным кажется, например, Шлецеру «победоносное движение Олега к Царьграду на кораблях, поставленных на колеса и снабженных парусами». На самом деле это была подвижная крепость, древнерусский «обозный град» или «гуляй-город», материалом для которого послужили лодки, поставленные на колеса. Или Шлецер считает невероятным сообщение о парусах, сделанных по приказанию Олега после победоносного похода на Византию, парусах «паволочиты» и «кропинных», которые он толкует в смысле парусов из золотой парчи и крапивы. Но это были паруса из шелковой ткани, которыми, как известно из истории, победители многократно оснащали свои суда, и паруса из кропины (а не крапивы), т.е. из бумажной или ситцевой материи» (Речь проф. Самоквасова на торжественном акте Варшавского Университета 30 авг. 1886 г. С. 4-7. Самоквасов. Свидетельства современных источников о военных и договорных отношениях славяно-русов к грекам // Известия Варшавского Университета. № 6. 1886.

Насколько важна была упомянутая льгота (выдачи припасов), видно из того, что в 941 г. руссы вынуждены были возвратиться из Греции за недостатком продовольствия (Лонгинов. Указ. соч. С. 471).

В рассказе императора Константина о путешествиях Руси в Царьград упоминаются указанный здесь остров Св. Еферия в устье Днепра и река Белая (см.: Погодин. О договорах русских князей Олега, Игоря, Святослава с греками. С. 114). По Лонгинову (с. 471), Белобережье есть Белобережань, нынешний остров Березань.

Это и навело некоторых авторов на мысль, что весь договор 907 г. заимствован из этой 2-й статьи договора 945 г. последующим переписчиком летописи и вставлен им под 907 годом. Напротив, Владимирский-Буданов утверждает, что эта статья есть не что иное, как повторение договора 907 года (Хрестоматия по истории русского права. Т. I. С. 12).

Столь же спорно и окончание статьи. В тексте говорится: «аще ли ключится тако же проказа лодьи Рустей, да проводим ю в Рускую землю и продають рухло той лодья и аще что можеть продати от лодья, воволочим им мы Русь, да егда ходим в Грекы или с куплею или в солбу к цареви вашему, да пустим я честью проданное рухло лодья их». Соловьев переводит его так: если беда приключится близ земли русской, то корабль проводят в последнюю, груз продается и вырученное Русь привезет в Царьград, когда приедет туда для торговли или посольством; следовательно, речь идет о русских, продающих груз и доставляющих вырученную сумму. Напротив, по Д. М. Мейчику (с. 68—69), греки да продают груз этой ладьи на Руси, если что может быть продано, а с ладьи стащим его (груз) мы, Русь. Когда же Русь отправится в Грецию с посольством или с товарами, отпустим греческих купцов с миром и с вырученными ими деньгами.

В передаче Соловьева смысл вполне ясен, но переводить слова «пустим я с честью проданное рухло их» словами «вырученное Русь принесет в Царьград» довольно рискованно. Вторая передача точнее, и в указании на право греков продать на Руси свой груз и увезти вырученные деньги нет ничего странного. Необходимо было — как это делалось в других договорах, трактующих об отмене берегового права, — особо подчеркнуть, что спасенный с корабля груз принадлежит его владельцу и последний может распорядиться им по своему усмотрению. Но непонятно, почему греки оставляются на Руси до отправления в Византию руссов с посольством или с товарами. Быть может, такое сопровождение греков Русью имело место в целях безопасности путешествия.

Андреевский. О договоре Новгорода с немецкими городами и Готландом, заключенном в 1270 г. С. 13. К этому он прибавляет: если бы тиун не явился, то можно было прибегнуть к другому средству, которое и найдено в договоре, везти такого преступника в суд, законами новгородскими устроенный, либо в Ладогу, либо в Новгород. Но, по-видимому, именно об этом и говорится в грамоте, когда речь идет о тиуне, и только предусматривается случай отсутствия его в течение двух дней.

См. ниже, гл. V.

Так переводит слова «репа publica punietur» Андреевский (с. 28), тогда как Гётц (с. 125) понимает их в смысле смертной казни, хотя он и признает, что русскому праву было известно убийство лишь на месте преступления, но не впоследствии, почему новгородцы и не согласились на это требование немцев.

По прибытии в Ну (т.е. в Неву) им разрешалось рубить деревья для мачт (как и для дров) по обеим сторонам реки (ст. 2).

Т.е. взимаемый за услуги, оказываемые торговцу по взвешиванью товара.

Чтобы добиться этого права, Рига готова была теперь признать вновь выдвинутое Любеком требование о том, что снова во всех сомнительных случаях новгородская контора должна обращаться исключительно к нему. Однако надежды Риги не оправдались: Любек обратился по этому вопросу к Новгороду, но последний не нашел ни в писаном праве, ни в старинных обычаях каких-либо указаний на обоснованность требования, предъявляемого Ригой. И опрос старожилов подворья не дал желательного для Риги результата, ибо невозможно было установить, чтобы ольдерман когда-либо избирался из числа рижан. Но и однородные требования Данцига и Торна в смысле избрания ольдермана и из их среды, как и представления статутов и на их утверждение, а не только пяти упомянутых городов, не привели ни к чему.

Точно так же Дерпт замещает должность священника в подворье, Дерпт и Ревель вступают в соглашения с Новгородом от имени всего ганзейского союза, наконец, в 1446 г. съезд ганзейских городов в Стральзунде хотя и поручает управление новгородской конторой Любеку, но последний передает его ливонским городам и в особенности устанавливает, чтобы немцы в Новгороде во всех затруднительных случаях обращались к ним, и, в частности, чтобы подворьем ведал Дерпт. См. Schluter. Die Nowgoroder Schra in ihrer geschichtlichen Entwicklung vom XIII bis zum XVII Jahrhundert. S. 39-40. Hausmann. Zur Geschichte des Hofes von St. Peter in Novgorod. S. 257 ff.

Необходимо также иметь в виду отдельные изменения, имевшие место в особенности в третьей скра по сравнению со второй, а также считаться с переменами, произведенными четвертой скра, и в особенности со значительными дополнениями к ней. Из последующих скра представляют интерес всего две-три статьи, остальные являются повторением четвертой.

В полоцком предложении 1405 г. старое требование Полоцка уже высказано: «а мимо города Польтеск немецькому купьцю не ходити, торговати немьцем у Полотьсце», — тогда как в рижских требованиях ни об этом, ни о торговле русских за пределами Риги ничего не упоминается. Витовт пока еще не дал своего согласия на требование Полоцка, и было установлено, что «могут полочане мимо Ригу у землю, а рижяном мимо Полтеск у землю, куда хочют то на обе стороне межи нас волно, водою и землею». Исключение делается лишь в том случае, если бы Витовт или его наследники, или магистр Ливонского ордена устроили складочное место в Полоцке или Риге «исклад учинили»); «а тот исклад держати на обе стороне, у Полоцку и в Ризе так, как уставлен будет» (Русско-ливонские акты. №№ CLX, CLXIV). Но полочане, по-видимому, не примирились с этим отказом, желая во что бы то ни стало создать штапельное право для Полоцка. В 1448 г. немцы сообщают в Ригу, что отправленные ими в Смоленск товары за держаны и отправка их в Витебск и Смоленск запрещена. На это жалуются в 1452 г. и прусские купцы, усматривая в таком образе действий Полоцка нарушение установившегося издавна обычая. И польский король Казимир заявляет немцам, находящимся в Полоцке, что они не могут ехать мимо города. Напротив, Витебск с этим не согласен; в послании в Ригу 1466 г. он указывает на то, что желает сохранить торговлю с Ригой и вредить ей не намерен (Goetz. Deutsch-russische Handelsvertrage des Mittelalters. S. 57). Co своей стороны, и Рига портила дело, не желая, как это уже и раньше было, пропускать русских купцов за море. В 1470 г. она обращается к Данцигу с просьбой дать свое заключение о том, можно ли удовлетворить такое требование русских, и Данциг на это отвечает, что русские и литовцы никогда за морем не торговали (Русско-ливонские акты. № CCLVIII). Тем не менее пока еще не последовало соглашения между Ригой и Полоцком в смысле свободного проезда в обе стороны. Полочане готовы отказаться от своих притязаний на монополию, если и Рига в свою очередь уступит им. «А как любите нам, — заявляют они, — што нашим купцом поло чане дадите за море путь чист торговати, водою и сухим путем, а мы ныне наших купцов пропустим в Витебьску и к Смоленску по старом» (Русско-ливонские акты. № CCLXVI).

И в Ковно запрещено (в 1493 г.) немцам торговать с гостями и крестьянами (Hansisches Urkundenbuch. Bd. XI. № 689).

Гильдебранд полагает, что это относилось в данном случае только к преступлениям, но во всяком случае немцам удалось в этом смысле добиться в Полоцке гораздо большего, чем в Новгороде, где сохранился старинный принцип судить виновного в том месте, где совершено преступление. Что касается области гражданского права, то, как видно из приведенного решения Витовта, на тяжбы частного характера новый принцип не распространяется. Но, как указывает Гётц, из других источников можно усмотреть, что полочане для суда над нами за долги посылались в Полоцк; когда же это не делалось, то они выражали свой протест, ссылаясь на договор. Мы встречаем и поездки полочан в Ригу для взыскания там долгов с рижан, причем в этом случае в суде на родине ответчика участвует и представитель истца, отправляемый в место, где происходит судоговорение. См.: Goetz. Deutsch-russische Handelsvertrage des Mittelalters. S. 349.

Кроме Москвы, Архангельска и Астрахани Марпергер «Moscowitischer Kauffraann». S. 165 ff.) называет также следующие русские торговые города: Владимир, Кострому, Нижний Новгород, Великий Новгород, Холмогоры, Ярославль, Углич, Казань и ряд сибирских городов.

См., впрочем, выше (с. 167) о лавках, где «товару меньше двух рублев».

После этого шведы стали жаловаться на то, что в «торговле с стороны царского величества после мирного договору противно чинится», ибо им велено продавать товар оптом и «вольность вся отнята». Одна ко, ни мирный договор в Тявзине 1595 г., ни Столбовский мир 1649 г., на который они ссылаются, им такой вольности не дал, говорится лишь о «вольной и беспомешной торговле меж обоих государств», и ничего более. А к тому же с русскими в силу тех же договоров посту пали в Стокгольме не иначе: «В Стекольне (Стокгольме) повольного торгу нет, врознь ничего продавать не дают», — жаловались в свою очередь русские купцы, поселившиеся в Швеции (Тявзинский договор // Чтения Императорского Общества Истории и Древностей Российских. 1862. Т. II. Столбовский мир // Полное Собрание Законов. Т. I. № 19. См.: Курц. С. 389-391).

См. выше, гл. IV и VII.

Как это было и в Новгороде, см. гл. IV, V.

Это постановление повторяется в Столбовеком мире 1649 г. «торговати… на Москве, в Новгороде, во Пскове, в Ладоге, и в иных Российских городех»), как и в мирном договоре 1658 г. «в царствующем граде Москве… и в иных царского величества в землях и в городех»). Полное Собрание Законов. Т. I. №№ 19, 240.

Прежние постановления подтверждаются последующими договорами: Валиссаровским 1658 г. «имети свои вольные торговые дворы в царствующем граде Москве, в Великом Новегороде и во Пскове, где они преж сего были»), Кардисским 1661 г., где прибавлены еще дворы в Переяславле, Плюсским 1666 г., в котором делается ссылка на постановления Кардисского договора и прибавлено: «Торговых людей не принуждать в иных дворех стоять, и постоялое платить, понеже быти им на гостиных и торговых дворех». Однако эти привилегии взаимные «с обоих сторон»): по Тявзинскому и Выборгскому договорам, «русским купцам предоставляется иметь вольный торговый двор в Колывани (Ревеле), в Стокгольме и Выборге, в Колывани кроме того и церковь». Позже, в 1658 г., к ним присоединяется Рига и Нарва (Полное Собрание Законов. Т. 1. №№ 19, 240. Ст. 7. №301. Ст. 11. №395. Ст. 4 п. 3).

По тарифу 1782 г., эти уступки делались лишь с половины ставки, вторая же половина уплачивалась полностью, ибо только первая составляла пошлину по внешней торговле, с которой раньше допускались эти понижения, вторая же была прибавлена при Елизавете взамен отмененных внутренних пошлин (см. ниже).

При этом любопытно, что в той же ст. 28 тут же рядом с правом наибольшего благоприятствования прибавлено и разрешение русским «для наук всяких хитростей» приезжать в Англию, а в ст. 10 к установлению равных пошлин с подданными других народов присоединено почему-то постановление, «дабы в пошлинах чинимые подлоги с обеих сторон были предостережены».

Калонн приводит слова русских, согласно которым "они видят у себя в стране много французских товаров, тогда как из таможенных данных видно, что французы вывозят русские товары лишь в ограниченном количестве". На самом деле, за последний 1785 г. привоз из России во Францию равнялся 6,4 млн. ливров, вывоз же из Франции в Россию всего 5,5 млн. ливров, так что баланс сводился в пользу России на сумму почти в 1 млн. ливров. Еще гораздо больше был перевес России в 1782 г., когда Франция получила из России товаров на 9.7 млн. ливров, а доставила ей всего половину этого количества — на 4.7 млн. ливров. Из России во Францию пришло в 1785 г. 140 судов вместимостью в 25 тыс. т., из Франции в Россию ушло всего 74 судна вместимостью в 14 тыс. т. Но это все иностранные суда. (Тарле. Запад и Россия. 1918. С. 131.)

Ср. выше, с. 142.

На однородных началах заключены Россией в 80-х годах XVIII ст. торговые договоры с рядом других государств: в 1782 г. с Данией, в 1785 г. с Австрией, в 1787 г. с Неаполитанским королевством и с Португалией. Все эти государства выговаривали себе, подобно Франции, понижение ставок на привозимые в Россию вина (венгерские, неаполитанские, португальские), а также (некоторые из них) на оливковое масло, индиго и табак. Россия же добилась у австрийского правительства уменьшенных пошлин на меха, юфть и икру, у неаполитанского на те же продукты и, кроме того, на сало, кожи, канаты, полот на и железо, у португальского — с досок и леса, с полосового железа, якорей, ядер и бомб, с пеньки и полотен парусных, фламских, равентуха, коломянок, с конопляного масла.

Вывоз юфти, которая также играла важную роль в нашем экспорте, притом уже с XVI ст., начал падать уже во второй половине XVIII ст. — с 204 тыс. пуд. в 1749 г. до 140 тыс. пуд. в 1778— 1780 гг. и до 112 тыс. в 1790—1792 гг. (Сборник сведений по истории и статистике внешней торговли России. Т. 1. С. 183).

Мы касаемся здесь только торговой политики Петра и Екатерины, не затрагивая мер, принятых в отношении промышленности, как в общего характера их экономической политики, ибо на том и другом (сопоставляя с Западом) останавливаемся подробно в другой книге: Кулишер. Очерк истории русской промышленности. 1922. Гл. VIII. (См. наст, изд.)

Такие товары, как юфть, пенька, конопляное масло, поташ, деготь, сало, льняное семя, рыбий клей, ревень, икра, могли подвозиться частными лицами лишь к речным, озерным или морским пристаням и затем поступали в руки казны.

«Есть ли какой торг могут производить многие, — читаем в одной записке, — то не должно позволить производить немногим или одному человеку… Всякой торг генерально отданной одному в руки препятствует несказанно приращению коммерции и многим непорядкам бывает причиною», как и создает «несносную дороговизну».

Впрочем, Н. Н. Фирсов «Русские торгово-промышленные компании в первой полови не XVIII ст.» С. 118 сл.) старается показать, что проведенная Шуваловым реформа вызывалась его собственными интересами — обширными производимыми им коммерческими операциями: у него на откупу были и уральские горные заводы, и беломорские рыбные промыслы, и многие другие (см.: Кулишер. Очерк истории русской промышленности. Гл. XI (см. наст, изд.) и выше, с. 267 — 273).

При осмотре западной сухопутной границы выяснилось, что она нигде не укреплена, «к тому же во многих местах и знаков нет, где оная быть долженствует, форпост от форпоста стоит в дальнем расстоянии, так что в некоторых местах стоящим форпостным людям мимо проезжающих и проходящих не только осмотреть и воспрепятствовать не можно, но по густоте леса и в ближнем расстоянии видеть ничего нельзя».

Это обвинение англичан в кредитовании русских и выдаче им авансов, чтобы вытеснить другие нации, мы на ходим в докладной записке двух французских коммерсантов, Рембера и Дюмиди, о торговле с Россией, которые все неудачи французов в России и невозможность развить франко-русскую торговлю готовы свалить на англичан (Memoire de M. M. Raimbert et Dumidy sur le commerce de Russie en 1756. S. 124). От них заимствовал это Шторх, а затем это утверждение перешло к другим авторам, например к Патлаевскому «Денежное обращение». С. 145), от Патлаевского к П. А. Остроухову «Англо-русский торговый договор 1734 г.») и т.д.

Бюш рассказывает об одном крупном английском промышленнике, который, минуя комиссионеров, стал отправлять коммивояжеров в Россию (и Польшу) для непосредственного получения заказов. Заказов он приобрел весьма много, и товары его пошли в глубь России, как и Украины, но деньги за них не поступили, и промышленник оказался в весьма трудном положении.

И в другом месте, где речь идет о слободах, селах и деревнях патриарших, митрополичьих, властелинских и монастырских, боярских, окольничьих, думных, ближних и всяких чинов людей, противопоставляются, с одной стороны, «торговые люди, а исстари они бывали посадские жильцы», а с другой стороны, «крестьяне торговые… а они наперед сего в посадских людех не были и тягла не платили». Первых велено «взяти на старые их тяглые места и держати с тяглыми посадскими людьми», что же касается торгующих крестьян, то «указал го сударь дати на крепкие поруки, что им впредь в лавках и в погребах не сидети и не торговати, а варниц и кабаков не откупати, а те лавки и погребы и варницы продати тяглым людем» (ст. 9).

Как указывает А. А. Кизеветтер в другом месте «Городовое положение Екатерины II. 1909. С. 182 сл.), этот принцип деления городских жителей по профессиям, заимствованный Петром из остзейского права, однако, не удержался и вскоре уступил место старинному делению «по животам и промыслам», т.е. по зажиточности. В 60-х годах

В самом же трактате была установлена, в сущности, еще большая «вольность» для английских купцов, ибо в «артикуле» 7-м сказано: «А как намерение обеих высоко договаривающихся держав и предмет сего трактата клонится к облегчению взаимной подданных и коммерции и к распространению пределов и взаимной пользы от оной: то соглашенось, чтоб британские купцы, в российских областях торгующие, в случае смерти, чрезвычайной нужды и необходимости, когда не останется к получению денег другого способа, или же в случае банкрутства, имели свободу распоряжать вещами своими, состоящими в российских ли или чужестранных товарах, таким образом, как то интересованные персоны за полезное признают» — определение весьма растяжимое и двусмысленное.

В 1913 г. мы вывезли 517 млн. пудов четырех главных хлебов (пшеницы, ржи, ячменя и овса), из них в Германию 166, в Голландию 125 млн. пудов, по данным нашей статистики. По германской же статистике, привезено из России 3861 тыс. т, или 235 млн. пудов, т.е. почти на 70 млн. пудов больше, чем по нашим данным. По-видимому, эти 70 млн. надо в значительной мере вычесть из вывоза, показанного у нас под Голландией (отчасти из вывоза в Бельгию и другие страны).

Для сравнения кредитных рублей с ассигнациями нужно первые увеличить приблизительно в 3^>1/_>2 раза.

По той же причине нет возможности определить долю русской пшеницы в английском импорте, ибо и тут известен лишь непосредственный привоз из русских портов, но не русский хлеб, идущий через Данциг, Штеттин, Геную, Константинополь.

1807 г.

1812-1814 гг.

См. с. 161.

Тенгоборский. О производительных силах России. Т. II. Ч. 2. С. 189. По его словам, наши парусные полотна приобрели (несмотря на упадок этой отрасли) столь большую известность в Америке, что английские фабриканты, в целях распространения своих полотен в Америке клали на них клеймо русской фабрики Брюзгина, одного из главнейших наших производителей.

Нижегородская ярмарка, говорит директор «ярманочной» конторы А. Зубов в своем «Описании Нижегородской ярмарки» (1839. С. 2), — «одна из первейших в Европе, есть самый любопытный предмет для наблюдателя. Этот базар России или, лучше сказать, меновой двор Европы с Азией, находясь при соединении двух рек: Оки и Волги, обнимающих системою вод своих знатнейшую часть Европейской России, дает полное понятие о изобилии государства и бесчисленных отраслях промышленности его жителей». Нижегородская ярмарка, читаем у другого исследователя того времени Овсянникова, есть «важнейший экономический факт русской жизни, полный всевозможных интересов… это ключ к уразумению важнейших явлений нашей жизни, это пульс нашего народного организма», это «ряд отправлений нашей внутренней торговой жизни, свидетельствующий о здоровых и больных сторонах ее, разрешение разнообразных экономических за дач. Ярмарка изображает собой внутреннее, местное потребление России, для которого она служит у нас главной господствующей коммерческой пружиной» (Овсянников. О торговле на Нижегородской ярмарке. С. 25). Нижегородская, прежняя Макарьевская, ярмарка, в 1817 г. переведенная из Макарьева в Нижний Новгород, стала в последующие десятилетия «центральным пунктом в обмене товаров как внутри Европейской России, так и между ней и Азией». С Нижегородской ярмарки, поясняет Безобразов, «товар легко отправить куда угодно, хоть на край света, И для этого даже не нужно везти сюда самый товар. Такие удобства для пересылки товаров ярмарка заключает в себе, очевидно, не вследствие одних только географических условий своей местности, но главным образом как место великого сходбища всякого рода участников торговли… Значение ярмарки, как биржи и коммерческого средоточия можно назвать преобладающим как в области всей нашей внутренней торговли отечественными мануфактурными товарами, произведениями Урала и вообще всеми товарами, следующими, как железо или рыба, по Волге через Нижний, так и в азиатской торговле, в особенности сибирской и в некоторых вывозных наших отраслях» (Безобразов. Очерки Нижегородской ярмарки. Т. II. С. 16—17). «Ярмарка, — продолжает он далее, — обладает свойствами, по преимуществу соединяющими и примиряющими различия и противоположности племен и обычаев, этот повод примиряет быстрее и производительнее всякого иного случая встречи: нужно во что бы то ни стало продать и купить». Здесь «приравниваются друг к другу высокомерный московский первостатейный купец и не менее высокомерный у себя дома бухарец». Они «тягаются здесь, выдвигая каждый все батареи своих коммерческих хитростей, запугивая один другого крайними последствиями несовершения сделки: с одной стороны, обратное шествие по среднеазиатским степям с грузом ни на что не годного для соплеменников хлопка и без наличных денег… в заключение, может статься, палочное наказание на площади в награду от начальства за плохую торговлю, а с другой стороны, обратный путь по рельсам, хотя и несравненно более краткий и усовершенствованный, но также не с совсем приятными ощущениями, при мысли о фабрике без сырого материала и с запасами сработанного товара, годного лишь для чужой части света, и о кармане без наличной денежной поживы». (Безобразов. Указ соч. С. 68). Об украинских ярмарках этой эпохи см.: Аксаков И. Исследование о торговле на украинских ярмарках. 1858.

Пошлина на флаг (франц.), — Прим. ред.

Постановления трактата 1842 г., впрочем, ясностью не отличаются, почему трудно установить, в какой мере они отменяют Навигационный акт. В ст. 4 и 5 различаются произведения почвы, промышленности и художеств обоюдных государств, с одной стороны, и предметы, кои не суть их произведения, но могут быть законным образом (что именно двусмысленно) привозимы, — с другой. (Mapтенс. Указ. соч. Т. XII. №451. Коммерческий трактат с Англиею 30 дек. 1842 г.)

В договоре с Францией прибавлено в ст. 13, что российское судно, заходящее в какой-либо из промежуточных портов на пути во Францию, не теряет еще прав, соединенных с непосредственным приходом из русских портов, если оно там только оставляет часть груза, но нового не берет, а в отношении русских судов, производящих правильные рейсы между южными морями и Марселем, установлено, что они и взятые в России грузы пользуются равноправием с французскими судами и их грузами, даже если они производят торговые действия в промежуточных портах; следовательно, дополнительная пошлина касается лишь тех грузов, которые взяты в этих промежуточных портах, но не всех. Ст. 4 предоставляет те же права, что во французских портах, русским судам и в портах Алжира.

В трактате со Швецией и Норвегией 26 апр. (8 мая) 1838 г. ст. 2 сказано, что обе стороны сохраняют за собой право заключать конвенции с другими странами, в коих были бы предоставлены особые льготы определенным товарам за специальный эквивалент; эти льготы не распространяются на Швецию и Норвегию или Россию. Во всех же других трактатах говорится, что во всех произведениях почвы и промышленности, привозимых во владение другой стороны, не будет взиматься других или больших пошлин, кроме тех, которые взимаются с произведений всякого другого государства. Иногда еще к этому прибавлено (например, в трактате с Англией 1842 г.), что стороны обязуются взаимно не допускать никаких выгод в пользу подданных других государств, которые не были бы предоставлены и договаривающейся стороне. Но все это аннулируется следующей статьей, где указано, что все эти льготы предоставляются другой стороне безвозмездно, в случае если они третьей державе даны безвозмездно, и за соответствующую компенсацию, если третья держава их получила за определенный эквивалент. Это содержится не только в трактате с Нидерландами 1846 г. (ст. 11), с Францией 1846 г. (ст. 10), с Англией 1842 г. (ст. 11), с Грецией 1850 г. (ст. 7), но и с Бельгией 1858 г. (ст. 13), с Францией 1857 г. (ст. 14). Только в трактате с Англией 1858 г. последней прибавки нет, так что устанавливается принцип наибольшего благоприятствования.

См. выше относительно Пруссии и Австрии.

См. об этом ниже.