История русской литературы XIX века. Часть 1: 1795-1830 годы - [14]

Карамзин и карамзинисты считали, что нужно сблизить язык книжный и язык разговорный, чтобы стереть различие между книжным и разговорным языком, чтобы «уничтожить язык книжной» и «образовать» «средний язык» на основе «среднего» стиля литературного языка[23]. Опора на Францию, которая далеко опередила Россию «в гражданском просвещении», усвоение европейских понятий не могут быть гибельны для страны. Дело заключается не в том, чтобы сделать из русских французов, немцев, голландцев или англичан, а в том, чтобы русские могли стать вровень с самыми просвещенными народами Европы. При этом надо соблюсти одно непременное условие – перемены должны наступить естественным путем, без насильственной ломки.

Статьи Карамзина встретили сразу же решительное возражение со стороны адмирала А.С. Шишкова, который откликнулся на них трактатом «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка» (1803).

По всем основным тезисам статей Карамзина Шишков яростно полемизирует с ним. Если Карамзин считает, что усвоение западных понятий необходимо для России, то Шишков защищает отечественную культуру от чужеземного влияния и заявляет, что Россия должна сохранить себя в неприкосновенности от идеологического и культурного воздействия Франции и Запада в целом. Задача, по мнению Шишкова, состоит в том, чтобы оградить национальные ценности и святыни от развращающих идей западного «чужебесия». Нация, которая развязала якобинский террор, уничтожила монархию, отвергла религию, – нация разрушителей. В ней нет никакого положительного, созидательного начала. Вследствие этого ее философия, литература и вся культура обладают только отрицательным смыслом и способны сеять лишь насилие, разбой, неверие.

Французская философия – не более чем «безумное умствование дидеротов, жанжаков, волтеров и прочих, называвшихся философами». В ней столько слепоты и заблуждений, сколько не содержится «в самом грубейшем невежестве». Новейшие философы обучают народы тем «развратным нравам», «пагубные плоды которых после толикого пролияния крови и по ныне еще во Франции гнездятся». Поэтому «надлежит с великою осторожностью вдаваться в чтение французских книг, дабы чистоту нравов своих в сем преисполненном опасностью море не преткнуть о камень…».

Французская литература – «невразумительное пустословие», французский язык «беден, скуден», в нем много слов, созданных бесчинной и кровавой революцией – «декады», «гильотины». Он представляет собой бесплодную почву, не способную родить ничего великого. Эта чужеземная культура «вламывается насильно» в русскую культуру, искажая и уничтожая чистые и самобытные национальные основы.

В результате своих рассуждений Шишков пришел к выводу, что России надлежит не усваивать ложное европейское просвещение, а беречь и охранять свое прошлое. Только так можно избавить страну от тлетворного французского влияния.

Если Карамзин устремлялся вперед, то Шишков мысленно двигался назад и мечтал возвратиться к прошлому, воскресив патриархальные нравы, обычаи и язык старины. Он не удовлетворялся ни будущим, ни настоящим. Это была утопическая надежда на развитие, идущее вспять, на регресс, а не на прогресс.

С целью повернуть движение русской культуры назад Шишков обратился к славянскому языку церковных книг, на котором тогда уже не говорили в обиходе. Он ратовал за книжный язык и протестовал против его сближения с языком разговорным и, главное, – растворения его в языке разговорном. Язык Расина, возражал Шишков Карамзину, «не тот, которым все говорят, иначе всякий был бы Расин». Однако, если и «не стыдно», как писал Шишков, говорить языком Ломоносова, то совершенно ясно и другое – ни языком Расина, ни языком Ломоносова не изъясняются в повседневной жизни.

В основу единого литературного языка, считал Шишков, нужно положить не разговорный язык, не «средний» стиль, а прежде всего язык церковных книг, славянский язык, на котором эти книги написаны. «Славянский язык, – писал он, – есть корень и основание российского языка; он сообщает ему богатство, разум и красоту». Почва славянского языка, в отличие от почвы языка, французского, плодоносна и живительна, она обладает «богатством, изобилием, силой». На славянском языке не было светской литературы. Это был язык церковной культуры. Если во Франции уже были светские писатели, которые своими сочинениями развращали нравы, то «мы оставались еще до времен Ломоносова и современников его при прежних наших духовных песнях, при священных книгах, при размышлениях о величестве Божием, при умствованиях о христианских должностях и о вере, научающей человека кроткому и мирному житию…». Французские духовные книги не идут ни в какое сравнение с русскими: «…французы не могли из духовных книг своих столько заимствовать, сколько мы из своих можем: слог в них величествен, краток, силен, богат; сравните их с французскими духовными писаниями и вы тотчас сие увидите».

Шишков признавал, что после Петра I и Екатерины II в России стали доступны сочинения европейских мыслителей и писателей, появились новые обычаи («выучились танцевать миноветы»), свои светские авторы. Но именно с тех пор и началась порча нравов. В нарушении гармонии виновато дворянство. Народ (вся не дворянская часть нации – простолюдины, крестьянство, купечество) сохранил национальные обычаи и нравы, потому что был воспитан только на русской грамоте, на русских книгах, на своих обычаях. Отсюда Шишков делал вывод о том, что, кроме книжного языка, в основание единого литературного языка должно лечь народное красноречие, т. е. те слова, выражения и обороты, которые встречаются в фольклоре, в языке простолюдинов, крестьян, купцов (просторечия и «руссизмы»).