История Рима. Том 3 [заметки]

Шрифт

Интервал

Характерно, что один уважаемый преподаватель литературы, вольноотпущенник Стаберий Эрот, позволил детям объявленных вне закона слушать его лекции безвозмездно.

Годом рождения Цезаря считается обычно 654 г. [100 г.], потому что, по Светонию (Caes., 88), Плутарху (Caes., 69) и Аппиану (B. c., 2, 149), он умер (15 марта 710 г. [44 г.]) на 56-м году, с чем приблизительно согласуется имеющееся указание, что во время сулланских проскрипций (672) [82 г.] ему было 18 лет (Vell., 2, 41), но в непримиримом противоречии с этим находится тот факт, что Цезарь был эдилом в 689 г. [65 г.], претором — в 692 г. [62 г.] и консулом — в 695 г. [59 г.], между тем как по закону эти должности можно было занимать не раньше, как на 37—38, 40—41, 43—44 году. Непонятно, как же Цезарь занимал все курульные магистратуры за два года до законного срока, и еще более странно, что об этом нет нигде никакого упоминания. Факты эти позволяют предположить, что так как днем рождения Цезаря, несомненно, было 12 июля, то родился он не в 654 г. [100 г.], а в 652 г. [102 г.], следовательно, в 672 г. [82 г.] ему исполнилось 20 лет и умер он не на 56-м году, а 57 лет 8 месяцев. За это предположение говорит и то обстоятельство, которое странным образом приводилось в качестве аргумента против него, а именно, что Цезарь «почти ребенком» (paene puer) был назначен Марием и Цинной фламином Юпитера (Vell., 2, 43). Марий умер в январе 668 г. [86 г.], когда Цезарю, по общепринятому счету, было 13 лет и 6 месяцев, так что он был не почти, а вполне еще ребенком и поэтому едва ли был пригоден для должности жреца. Если же он родился в июле 652 г. [102 г.], то ко времени смерти Мария ему шел шестнадцатый год, и с этим вполне согласуется как указание Веллея, так и общее правило, что гражданские должности нельзя было занимать до истечения отроческого возраста. Лишь при этом последнем предположении понятно, почему денарии, выпущенные Цезарем в начале гражданской войны, были помечены — вероятно, по числу его лет — цифрой LII, потому что, когда началась война, Цезарю по этому счислению было несколько более 50 лет. К тому же не будет такой большой смелостью, как кажется нам, привыкшим к правильным метрическим записям, уличить здесь наши источники в ошибке. Все четыре приведенных нами показания основаны, возможно, на одном и том же источнике и вообще не могут претендовать на большую достоверность, так как для древнейшего времени, до возникновения acta diurna, сведения о годах рождения даже самых известных и высокопоставленных римлян, как, например, Помпея, чрезвычайно шатки (ср. Römisches Staatsrecht, т. I, 3-е изд., стр. 570).

Наполеон III в своей книге «Жизнь Цезаря» (т. II, гл. I) выдвигает против этого то возражение, что, исходя из закона о старшинстве, следовало бы считать годом рождения Цезаря не 652 [102 г.], а 651 г. [103 г.], и что к тому же известны и другие случаи, когда закон этот не соблюдался. Однако первое возражение основано на недоразумении, так как пример Цицерона показывает, что закон требовал лишь, чтобы лицу, вступающему в должность консула, шел 43-й год, а не исполнился уже. Указываемые же исключения из этого правила по большей части оказываются неверными. Когда Тацит (Летопись, II, 22) говорит, что прежде при назначении на должности вовсе не принимался в соображение возраст и что консульство и диктатура поручались совершенно молодым людям, то он, конечно, имеет в виду, как признано всеми комментаторами, древнейший период, до издания законов о старшинстве, а именно консульство двадцатитрехлетнего Марка Валерия Корва и другие подобные случаи. Мнение, что Лукулл был избран на высшую должность до наступления законного возраста, неверно; Цицерон сообщает лишь (Cicero, pr. 1, 1), что на основании какого-то неизвестного нам точно пункта закона Лукулл в награду за какое-то совершенное им деяние был освобожден от соблюдения двухгодичного срока между занятием должностей эдила и претора; действительно, он был эдилом в 675 г. [79 г.], претором, вероятно, в 677 г. [77 г.], а консулом в 680 г. [74 г.]. Что с Помпеем дело обстояло иначе, это совершенно ясно, но и относительно Помпея неоднократно определенно указывается [Cicero, De imp. Pomp., 21, 62; App. 3, 88), что сенат постановил не применять к нему законов о старшинстве. Что это было сделано для Помпея, добивавшегося консульства в качестве увенчанного лаврами полководца и триумфатора, стоявшего во главе армии, а со времени своего союза с Крассом и во главе могущественной партии, — это настолько же понятно, насколько было бы в высшей степени поразительно, если бы то же самое было сделано для Цезаря, когда он выступал кандидатом на низшие должности, так как в это время он значил не многим более других политических новичков. Еще поразительнее, что встречаются упоминания о том вполне понятном исключении, а не об этом, более чем странном, хотя подобное упоминание было бы весьма естественно, в особенности по отношению к 21-летнему консулу Цезарю-сыну (ср., например, App., 3, 88). Если же из этих неудачных примеров делается вывод, что «в Риме плохо соблюдали закон, когда речь шла о выдающихся людях», то вряд ли когда-нибудь высказывалось более ошибочное мнение о Риме и о римлянах. Все величие римской государственности, так же как и знаменитых римских полководцев и государственных деятелей, основано прежде всего на том, что закон распространялся и на них.

Основы этой организации были заложены, очевидно, в 674, 675, 676 гг. [80, 79, 78 гг.], но завершена она была, несомненно, в значительной части в позднейшее время.

Последующее изложение основано, главным образом, на рассказе Лициниана, в котором, как ни отрывочен он как раз в этом месте, сообщаются важные сведения о восстании Лепида.

Медимн — греческая мера сыпучих тел — равняется 52,53 литра. Медимн соответствовал 6 римским модиям, каждый модий равнялся приблизительно 8,75 литра. Прим. ред.

Талер = приблизительно 3 маркам, или 1,2 золотого рубля. Прим. ред.

Лициниан (изд. Пертца, стр. 23; боннское изд., стр. 42) под 676 г. [78 г.] сообщает: «[Lepidus] [le]gem frumentari[am] nullo resistente l[argi]tus est, ut annon[ae] quinque modi popu[lo da]rentur».

Таким образом, закон консулов 681 г. [73 г.], Марка Теренция Лукулла и Гая Кассия Вара, о котором упоминает Цицерон (In Verr., 3, 70, 136; 5, 21, 52) и на который ссылается и Саллюстий (Hist., 3, 61, 19, изд. Дитча), не восстановил выдачу 5 шеффелей, а только обеспечил раздачу хлеба и, быть может, изменил некоторые частности, регулировав закупку хлеба в Сицилии. Несомненно, что Семпрониевы законы позволяли каждому гражданину, постоянно проживавшему в Риме, пользоваться раздачей хлеба, но впоследствии раздачи хлеба были сокращены, так как количество хлеба, потребное в месяц для римских граждан, составляло около 33 тыс. медимнов, т. е. 198 тыс. римских модиев (Cicero, In Verr., 3, 30, 72); только около 40 тыс. граждан получало в то время хлеб, между тем как число постоянно проживавших в столице граждан наверное было гораздо значительнее. Этот порядок основан, вероятно, на законе Октавия, который вместо слишком щедрой Семпрониевой ввел «умеренную, сносную для государства и необходимую для простого народа раздачу» (Cicero, De off., 2, 21, 72; Brut., 62, 222); это и есть, вероятно, упоминаемая Лицинианом «lех frumentaria». То, что Лепид пошел на такой компромисс, вполне соответствует его позиции по вопросу о восстановлении трибуната. Точно так же понятно, что демократия далеко не была удовлетворена этим регулированием раздачи хлеба (см. (Sallust. Hist. l. c.). Сумма убытка определяется тем, что зерновой хлеб был тогда почти вдвое дороже; убыток был бы еще значительно больше, если бы вследствие пиратства или по другим причинам хлебные цены стали еще выше.

Из отрывков Лициниана видно, что постановление сената «uti Lepidus et Catulus decretis exercitibus maturrume profisiscerentur» (Sallust., Hist., 1, 14, изд. Дитча) следует понимать не в смысле посылки консулов до истечения срока их должности в их проконсульские провинции, для чего не было никакого основания, а в смысле командировки их в Этрурию против восставших фезуланцев, точно так же как во время войны с Катилиной был отправлен туда же консул Гай Антоний. Если у Саллюстия (Hist., 1, 84, 4) Филипп говорит, что Лепид «ob seditionem provinciam cum exercitu adeptus est», то это вполне согласно со сказанным выше, так как чрезвычайная консульская власть в Этрурии точно так же представляет собой provincia, как и ординарное проконсульское правление в Нарбонской Галлии.

Во вновь найденных отрывках Саллюстия, относящихся, по-видимому, к концу похода 75 г., об этом сказано: «Romanus [exer]citus (Помпея) frumenti gra[tia r]emotus in Vascones i.. [it]emque Sertorius mon… e, cuius multum in[terer]at, ne ei perinde Asiae [iter et Italiae intercluderetur]».

Талант равняется приблизительно 1,500 золотых рублей. Прим. ред.

Эдесское царство, основание которого местными хрониками относится к 620 г. [134 г.], перешло лишь через несколько лет после своего возникновения под власть арабской династии Абгара и Манна, которую мы застаем здесь позднее. Это обстоятельство находится, очевидно, в связи с поселением многих арабов в окрестностях Эдессы, Клироэ и Карр Тиграном Великим (Plin., H. n., 5, 20, 85; 21, 86; 6, 28, 142); Плутарх (Luc., 21) также рассказывает, что Тигран, преобразуя нравы кочующих арабов, поселил их поближе к своему царству, чтобы через их посредство завладеть торговлей. Это следует, вероятно, понимать в том смысле, что кочевники, привыкшие прокладывать через свои владения торговые пути и взимать на них транзитные пошлины (Strabon, 14, 748), служили царю чем-то вроде таможенных надсмотрщиков и должны были взимать пошлины для него и для себя у переправы через Евфрат. Эти «осроэнские арабы» (Orei Arabes), как называет их Плиний, были, должно быть, теми арабами с горы Амана, которых покорил Афраний (Plutarch, Pomp., 39).

Спорный вопрос, было ли это поддельное или подлинное завещание составлено Александром I (ум. в 666 г. [88 г.]) или Александром II (ум. в 673 г. [81 г.]), решается обыкновенно в пользу первого предположения. Однако основания для этого недостаточны, ибо Цицерон (De l. agr., 1, 4, 12; 15, 38; 16, 41) не говорит, что Египет достался римлянам именно в 666 г. [88 г.], а говорит, что это произошло в этом году или после; и если из того, что Александр I погиб на чужбине, а Александр II — в Александрии, делался тот вывод, что упомянутые в спорном завещании хранившиеся в Тире сокровища принадлежали первому из них, то при этом упускалось из виду, что Александр II был убит через 19 дней после прибытия своего в Египет (Letronne, Inscr. de l’Egypte, 2, 20), когда казна его отлично могла еще находиться в Тире. Решающее значение имеет здесь, напротив, тот факт, что Александр II был последним подлинным Лагидом, так как при аналогичном приобретении Пергама, Кирены и Вифинии Рим всегда наследовал последнему отпрыску законного царского дома. Государственное право древности, по крайней мере, поскольку оно было обязательно для зависимых от Рима государств, по-видимому, признавало за правителем право располагать в своем завещании судьбой государства не безусловно, а лишь в случае отсутствия законных наследников (см. примечание Гутшмида к немецкому переводу «Истории Египта» С. Шарнера, т. II, стр. 17). Было ли это завещание подлинное или поддельное, решить невозможно, и вопрос этот не имеет существенного значения; особых причин предполагать здесь подделку не имеется.

Захау (Sachau, Ueber die Lage von Tigranokerta, Abh. der Berliner Akademie, 1880), исследовавший этот вопрос на месте, доказал, что Тигранокерта находилась в окрестностях Мардина, приблизительно в двух днях пути к западу от Низибиса, но предложенное им точное определение местонахождения этого города остается еще спорным. Зато против его изложения похода Лукулла говорит то обстоятельство, что по маршруту, принимаемому им, не может быть речи о переходе через Тигр.

Цицерон (De imp. Pomp., 9, 23) едва ли имеет в виду что-либо другое, кроме богатого храма в Элимаиде, куда регулярно направлялись грабительские походы сирийских и парфянских царей (Strabo, 16, 744; Polyb., 31, 11; I. Маккав., 6 и др.); вероятно, что он говорит именно об этом, известнейшем из всех; во всяком случае здесь не может быть речи о храме в Комане и вообще о каком-либо святилище в Понтийском царстве.

Из этих постановлений и развилось понятие о грабеже как особом преступлении, тогда как по прежнему праву грабеж включался в понятие кражи.

Немецкая миля — около 7½ километров. Прим. ред.

Так как этот вал был равен 7 милям (Sallust., Hist., 4, 19, изд. Дитча; Plutarch, Crass. 10), то он был, очевидно, проведен не от Сколлация к Пиццо, а севернее, приблизительно у Кастровиллари и Кассано, через полуостров, имеющий здесь в ширину по прямой линии около 6 миль.

Что Красс принял на себя верховное командование еще в 682 г. [72 г.], видно из устранения консулов (Plutarch, Crass. 10); что зима 682/683 г. [72/71 г.] была проведена обеими армиями у бруттийского вала, явствует из упоминания о «снежной ночи» (Plutarch, ibid.).

Чрезвычайная должностная власть (pro consule, pro praetore, pro quaestore) могла возникнуть согласно римскому государственному праву двояким образом. Она либо возникала на основании принципа, господствовавшего относительно служебной деятельности за пределами городской черты, в силу которого служба продолжалась до законного срока, а должностная власть — до прибытия преемника; это и есть самый древний, простой и наиболее частный случай. Иногда же она возникала таким путем, что соответствующие органы, а именно, комиции и позднее, вероятно, сенат, назначали высшее должностное лицо, не предусмотренное конституцией, причем, хотя лицо это и было равноправно ординарному магистрату, но чрезвычайный характер его полномочий отмечался тем, что оно называлось лишь «исполняющим должность» претора или консула. Сюда относятся также лица, назначенные нормальным путем на должность квесторов, но впоследствии наделенные в чрезвычайном порядке властью преторов или даже консулов (quaestores pro praetore или pro consule); в этом звании отправился, например, в 679 г. [75 г.] в Кирену Публий Лентул Марцеллин (Sallust., Hist., 2, 39; изд. Дитча), Гней Пизон в 689 г. [65 г.] — в Ближнюю Испанию [Sallust., Cat., 19), Катон в 696 г. [58 г.] — на Кипр (Vell., 2, 45). Или же, наконец, чрезвычайная должностная власть возникала из принадлежавшего высшему должностному лицу права делегировать свои полномочия. Оставляя свою область или не имея по другой причине возможности исполнять свои обязанности по должности, он имел право назначать себе заместителя, который назывался тогда legatus pro praetore (Sallust., Jug., 36, 37, 38) или же, если выбор его падал на квестора, quaestor pro praetore. Равным образом высший магистрат имел право, если у него не было квестора, поручать исполнение его обязанностей одному из своих сотрудников, который назывался тогда legatus pro quaestore; это наименование впервые, кажется, встречается на македонских тетрадрахмах Суры, военачальника, подчиненного наместнику Македонии (665—667) [89—87 гг.]. Но это противоречило сущности делегированной власти, и поэтому древнейшее государственное право не допускало, чтобы высшее должностное лицо, если оно имело возможность беспрепятственно исполнять свою должность, тотчас же по вступлении в нее наделяло высшей должностной властью одного или нескольких из своих подчиненных. Таким образом, назначенные проконсулом Помпеем legati pro praetore представляли собой нововведение и напоминали уже тех легатов, которые играли такую большую роль в эпоху империи.

Согласно преданию, царь Ромул был разорван на части сенаторами.

Помпей разделил между своими солдатами и офицерами в качестве награды 384 млн. сестерциев (т. е. 16 тыс. талантов; Appian, Mithr., 116); так как офицеры получили 100 млн. (Plin., H. N., 37, 2, 16), а рядовые солдаты по 6 тыс. сестерциев каждый (Plin.; Appian), то даже ко времени триумфа в войске насчитывалось около 40 тыс. человек.

Так, например, саддукеи отвергали учение об ангелах и духах. Большинство известных нам пунктов расхождения между фарисеями и саддукеями касается второстепенных ритуальных, юридических и календарных вопросов. Характерно, что торжествующие фарисеи внесли в список праздничных и памятных дней нации те дни, когда они одержали верх в отдельных диспутах или вытеснили из синедриона его еретических членов.

Зиму 689/690 г. [65/64 г.] Помпей провел еще вблизи Каспийского моря (Dio, 37, 7). В 690 г. [64 г.] он сперва покорил последние оказывавшие еще сопротивление замки в Понтийском царстве и затем медленно двинулся к югу, устанавливая всюду порядок. Что устроение Сирии началось в 690 г., подтверждается тем, что этот год служил эрой для сирийской провинции, и, кроме того, указаниями Цицерона о Коммагене (Ad Q. fr., 2. 12, 2; ср. Dio, 37, 7). Зимой 690/691 г. [64/63 г.] главная квартира Помпея находилась, по-видимому, в Антиохии (Joseph, 14, 3, 1—2, где разъясняется напутанное Низе в «Hermes», II, 471).

Орозий (6, 6) и Дион (37, 15), следуя, несомненно, Ливию, рассказывают о том, как Помпей дошел до Петры и даже взял этот город и достиг Красного моря, но, по Плутарху, Помпей тотчас же по получении известия о смерти Митрадата, которое дошло до него во время наступления на Иерусалим, вернулся из Сирии в Понт (Pomp., 41, 42), что подтверждает Флор (1, 39) и Иосиф Флавий (14, 3, 3—4). Если же царь Арет упоминается в реляциях как побежденный Помпеем, то для этого достаточно было его отступления из-под Иерусалима по настоянию Помпея.

Мнение это опирается на рассказ Плутарха (Pomp., 36), подтверждаемый изображением положения сатрапа Элимаиды у Страбона (16, 744). Если же в перечне побежденных Помпеем стран и царей указываются также Мидия и ее царь Дарий (Diodor, fr. Vat., 140; Appian, Mithr., 117), то это только прикрасы, как и рассказы о войне Помпея с мидянами (Vell., 2, 40; Appian, Mithr., 106, 114) и походе его в Экбатану (Oros., 6, 5), которая едва ли просто спутана здесь со сказочным одноименным городом на горе Кармел. Мы имеем здесь дело с теми несносными преувеличениями, которые порождены широковещательными и нарочито двусмысленными реляциями Помпея и превращают его набег на гетулов в поход к западному берегу Африки (Plutarch, Pomp., 38), неудачную экспедицию против набатеев — в завоевание города Петры и третейское решение вопроса о границах Армении — в установление государственной границы римской державы по ту сторону Низибиса.

Тот факт, что этот Антиох вел якобы войну с Помпеем (Appian, Mithr., 106, 117), трудно согласовать с договором, заключенным им с Лукуллом (Dio, 36, 4) и с его беспрепятственным пребыванием у власти; по-видимому, война эта выдумана только на том основании, что Антиох Коммагенский числился среди покоренных Помпеем царей.

К этому и относится, по-видимому, упрек Цицерона: «piratas immunes habemus, socios vectigales» (De off., 3, 12, 49), поскольку эти колонии пиратов были, должно быть, освобождены Помпеем от обложения, между тем как известно, что зависимые от Рима провинциальные общины были обычно обязаны платить налоги.

Тому, кто окинет взором политическую жизнь того времени, не нужно особых доказательств, что конечной целью демократических махинаций 688 [66] и следующих годов было свержение не сената, а Помпея. Впрочем, нет недостатка и в подобных доказательствах. Так, Саллюстий (Catil., 39) говорит, что законы Габиния и Манилия нанесли смертельный удар демократии; точно так же имеются свидетельства, что заговор 688—689 гг. [66—65 гг.] и рогация Сервилия были направлены именно против Помпея (Sallust., Catil., 19; Val. Max., 6, 2, 4; Cicero, De lege agr., 2, 17, 46). Наконец, отношение Красса к заговору достаточно ясно показывает, что он был направлен против Помпея.

См. Plutarch, Crass, 13; Cicero, De lege agr., 2, 17, 44. К этому же году (689) [65 г.] относится речь Цицерона «De rege Alexandrino», которую ошибочно датировали 698 г. [56 г.]. Цицерон опровергает здесь, как ясно видно из сохранившихся отрывков, утверждение Красса, что на основании завещания царя Александра Египет стал римской собственностью. Этот юридический вопрос мог и должен был обсуждаться в 689 г. [65 г.], а в 698 г. [56 г.] благодаря закону Юлия от 695 г. [59 г.] он потерял уже всякое значение. К тому же в 698 г. [56 г.] речь шла не о том, кому принадлежит Египет, а о восстановлении на престоле изгнанного восстанием царя, и при этих точно нам известных переговорах Красс не играл никакой роли. Наконец, Цицерон после совещания в Луке отнюдь не имел возможности серьезно возражать кому-либо из триумвиров.

Ambrani, о которых идет речь у Светония (Caes., 9), не являются, очевидно, теми амбронами, которые называются Плутархом (Mar., 19) вместе с кимврами; скорее это описка вместо Arverni.

Невозможно это выразить наивнее, чем то было сделано в сочинении, приписываемом его брату (De pet. cons., 1, 5; 13, 51, 53; от 690 г. [64 г.]), сам же брат его вряд ли стал бы выражаться так откровенно. В качестве доказательства этого беспристрастные люди не без интереса прочтут вторую речь против Рулла, где «первый демократический консул» весьма забавным образом дурачит свою публику, поучая ее, что такое «истинная демократия».

Уцелевшая надгробная надпись его гласит: «Cn. Calpurnius Cn. f. Piso quaestor pro pr. ex. s. c. provinciam Hispaniam citeriorem optinuit».

Такой апологией является сочинение Саллюстия «Катилина», опубликованное автором, заведомым цезарианцем, после 708 г. [46 г.], либо во время единодержавия Цезаря, либо — что гораздо вероятнее — при втором триумвирате, и представляющее собой тенденциозный политический трактат, старающийся реабилитировать демократическую партию, на которую опиралась римская монархия, и снять с памяти Цезаря самое темное пятно, а также обелить по возможности дядю триумвира Марка Антония (ср., например, гл. 59 с Дионом Кассием, 37, 39). Точно так же «Югурта» Саллюстия должен, с одной стороны, показать все убожество олигархического режима, а с другой — возвеличить корифея демократии Гая Мария. То, что автору удалось замаскировать апологетический или обвинительный характер этих своих произведений, отнюдь не доказывает, что они не были написаны в интересах известной партии, а свидетельствует лишь, что они написаны хорошо.

Впечатление первой речи, с которой Помпей обратился к гражданам после своего возвращения, описывается Цицероном следующим образом (Ad Att., I, 14): «prima contio Pompei non iucunda miseris (черни), inanis improbis (демократам), beatis (зажиточным) non grata, bonis (аристократам) non gravis; itaque frigebat».

Так, например, в Везоне, в области воконтов, была найдена надпись на кельтском языке, написанная обыкновенным греческим алфавитом. Она гласит: σεγομαρος ουιλλονεος τοουτιους ναμαυσατις ειωρου βηλησαμισοσιν νεμητον, последнее слово значит «священный».

На продолжавшееся долгое время переселение бельгийских кельтов в Британию указывают заимствованные у бельгийских округов названия английских племен по обоим берегам Темзы, как то: атребатов, белгов, даже британцев, причем последнее наименование было, по-видимому, перенесено с проживавшего на Сомме, возле Амьена, племени бриттонов сперва на один из округов Англии, а затем и на весь остров. Английская монета также была заимствована у белгов и первоначально была тождественна с их денежной системой.

Первый контингент военнообязанных бельгийских кантонов за исключением ремов, т. е. области между Сеной и Шельдой и к востоку до Реймса и Андернаха площадью в 2 000—2 200 квадратных миль, исчисляется в 300 тыс. человек; на этом основании, если исходить из указываемого для белловаков отношения первого контингента ко всему числу способных носить оружие мужчин, то число способных носить оружие белгов будет равняться 500 тыс., а все население — по крайней мере 2 млн. Гельветы и ближайшие к ним народности насчитывали до своего выселения 336 тыс. человек; если предположить, что они тогда уже были вытеснены с правого берега Рейна, то размер их области может быть определен приблизительно в 300 квадратных миль. Решить вопрос, включены ли в цифру общего количества населения также и рабы, тем труднее, что мы не знаем, какую форму имело рабство у кельтов; то, что Цезарь (1, 4) рассказывает о рабах, крепостных и должниках Оргеторига, говорит скорее против причисления. Разумеется, всякая такая попытка заменить догадками то, чего больше всего недостает в древней истории, а именно, статистические данные, должна приниматься с осторожностью, что поймет, конечно, читатель, не отвергая ее безусловно.

«Когда я командовал отрядом в Трансальпинской Галлии, — рассказывает Скрофа у Варрона (De r. r. 1, 7, 8), — мне пришлось побывать в таких местах внутри страны, на Рейне, где не растет ни виноград, ни маслина, ни плодовые деревья, где поля удобряют белым мелом; там нет ни каменной, ни морской соли, а вместо нее употребляют соленые уголья различных сжигаемых деревьев». Эти сведения относятся, очевидно, к доцезаревой эпохе и к восточной части старой римской провинции, например, к области аллоброгов; позднее Плиний подробно описывает галльско-британский способ искусственного удобрения (H. n., 17, 6, 42 и сл.).

Хорошей породой отличаются в Италии галльские быки; особенно пригодны они для полевых работ; лигурийские же, напротив, никуда не годятся (Varro, De r. r., 2, 5, 9). Правда, здесь говорится о Цизальпинской Галлии, но скотоводство сложилось здесь, несомненно, еще в кельтскую эпоху. «Галльских лошадок» (Gallici canterii) упоминает еще Плавт (Aul., 3, 5, 21). «Не каждая раса годится для пастушеского дела; ни бастулы, ни турдулы (те и другие — в Андалузии) не пригодны для этого, а лучшими пастухами являются кельты, в особенности для верховых и вьючных животных (iumenta)» (Varro, De r. r., 2, 10, 4).

На это указывает наименование торговых судов «длинными» в противоположность военным, или круглым, а также противопоставление «весельных судов» (ἐπίκωποι νῆες) «торговым судам» (ὁλκάδες, Dionys. 3, 44); экипаж торговых кораблей был ничтожен и составлял на самых больших судах не более 20 человек, между тем как на обыкновенной трехпалубной галере необходимо было иметь 170 гребцов (ср. Movers, Die Phönizier, 2, 3, 167 и сл.).

Это странное слово употреблялось у кельтов долины реки По еще, вероятно, в VI в. (от основания Рима) [сер. III — сер. II вв.], так как оно было известно уже Эннию, и лишь оттуда оно могло в столь раннюю пору перейти к италикам. Слово это, однако, не только кельтское, но и немецкое и составляет корень германского «Amt», как и дружина была общим для кельтов и германцев учреждением. Большое историческое значение должно иметь выяснение вопроса, перешло ли это слово, а значит и явление, к кельтам от германцев или к германцам от кельтов. Если, как полагают обыкновенно, слово это было первоначально германское и обозначало сперва слугу, стоявшего во время сражения «против спины» своего господина (and — против; bak — спина), то это нельзя считать несовместимым с поразительно ранним появлением этого слова у кельтов. По всей видимости, право держать» амбактов, т. е. δοῦλοι μισθωτοί, принадлежало кельтской аристократии не с самого начала, а развилось лишь постепенно в борьбе с древней королевской властью и с равноправием свободных общинников. Если поэтому амбакты были у кельтов не древненациональным, а относительно новым учреждением, то при тех отношениях, которые существовали между кельтами и германцами в течение веков и о которых речь будет идти в дальнейшем, не только возможно, но и вероятно, что кельты в Италии, как и в Галлии, брали в качестве таких наемных оруженосцев преимущественно германцев, и в таком случае наемные «швейцарцы» были бы на несколько тысячелетий древнее, чем это предполагают. Если то наименование, которым, быть может, по примеру кельтов, римляне обозначали германцев как нацию — «Germani» было действительно кельтского происхождения, то это вполне согласуется с нашим предположением.

Правда, все эти догадки должны будут совершенно отпасть, если удастся удовлетворительно доказать происхождение слова ambactus из кельтского корня; так, например, Цейсс (Zeuss, Gramm., 796) выводит его, хотя и с сомнением, из ambi — «вокруг» и ag, agere — «двигающийся» или «двигаемый вокруг», т. е. провожатый, слуга. То обстоятельство, что слово это встречается также в качестве кельтского собственного имени (Zeuss, 77), а быть может, сохранилось и в камбрийском amaeth — крестьянин, рабочий (Zeuss, 156), не может помочь решению вопроса.

От кельтских слов «guerg» — деятель и «breth» — суд.

Какое положение занимал такой союзный полководец по отношению к своему войску, видно из обвинения в государственной измене, выдвинутого против Верцингеторига (Caes., b. g., 7, 20).

Так, свевы Цезаря были, вероятно, хатты, но то же наименование, несомненно, давалось в эпоху Цезаря и еще гораздо позднее каждому германскому племени, которое можно было считать кочевым. Таким образом, если — что не подлежит сомнению — «царем свевов» у Мелы (3, 1) и Плиния (H. n., 2, 67, 170) назван Ариовист, то отсюда вовсе не следует, что Ариовист был хатт. Упоминание о маркоманах как об определенном народе не встречается до Маробода; весьма возможно, что до этого времени слово это не означало ничего, кроме того, что оно значит этимологически, т. е. стража границ или страны. Если Цезарь (1, 51) упоминает маркоманов в числе народов, сражавшихся в войске Ариовиста, то он и в этом случае мог не понять чисто нарицательного названия, как он, бесспорно, сделал и со свевами.

Прибытие Ариовиста в Галлию относится, по Цезарю (1, 36), к 683 г. [71 г.], а сражение под Адмагетобригой (а не Магетобригой, как обычно называют теперь это место на основании одной неправильной надписи), по Цезарю (1, 35) и Цицерону (Ad Att., 1, 19) — к 693 г. [61 г.].

Для того чтобы подобный образ действий не показался неправдоподобным и чтобы ему пожалуй не были приписаны более глубокие мотивы помимо политического невежества и лени, нужно вспомнить тот легкомысленный тон, в котором такой видный сенатор, как Цицерон, говорит в своей переписке об этих важных трансальпинских делах.

По неисправленному календарю. Согласно же принятому исправлению, которое, однако, отнюдь не опирается здесь на вполне достоверные данные, этот день соответствует 23 апреля юлианского календаря.

Эпитет Equestris нужно понимать так же, как в названиях других колоний Цезаря обозначения sextanorum, decimanorum и т. д. Здесь получали земельные наделы кельтские или германские всадники Цезаря вместе, конечно, с правом римского или по крайней мере латинского гражданства.

Гелер (Göler, Caesars Gall. Krieg, 45 ff.) считает, что ему удалось обнаружить поле этой битвы под Сернэ, вблизи Мюльгаузена, что в общем согласно и с мнением Наполеона, который полагает, что сражение происходило возле Бельфора (Precis, 85). Предположение это, правда, не доказано, но оно согласуется с обстоятельствами, так как если Цезарю потребовалось семь дней на переход от Безансона до этой местности, то он сам объясняет это тем (1, 41), что сделал обход больше чем в 10 миль, чтобы избежать горных дорог; в пользу же того, что сражение происходило в 5, а не в 50 милях от Рейна, говорит основанное на столь же авторитетной традиции описание преследования, продолжавшегося до самого Рейна и происходившего, по-видимому, не несколько дней, а окончившегося в самый день битвы. Предложение Рюстова (Rüstow, Einleitung zu Caesars Komm., 117) отнести поле сражения к верхнему течению Саара основано на недоразумении. Хлеб, ожидавшийся от секванов, левков, лингонов, они должны были доставить римскому войску не во время марша против Ариовиста, а перед выступлением на Безансон; это явствует из того, что Цезарь, указывая своим войскам на эти припасы, обнадеживал их еще предстоящей поставкой хлеба в пути. Из Безансона Цезарь господствовал над районом Лангра и Эпиналя, и, разумеется, ему легче было получать провиант отсюда, чем из истощенных округов, откуда он прибыл.

Таково, по-видимому, простейшее объяснение происхождения этих германских поселений. Что эти племена были поселены на среднем Рейне Ариовистом, представляется вероятным потому, что они сражались в рядах его войска (Caes., 1, 51) и не упоминаются раньше; а то, что Цезарь оставил им их поселения, подтверждается заявлением его Ариовисту, что он готов оставить в Галлии проживающих уже там германцев (Caes., 1, 35, 43), как и тем, что мы встречаем их позднее в этих местах. Цезарь не упоминает о распоряжениях, сделанных им после сражения относительно этих германских поселений потому, что он вообще умалчивает обо всех своих организационных мероприятиях в Галлии.

По существу дела, как и из определенных указаний Цезаря, ясно, что переправы Цезаря в Британию совершались из портов, находившихся между Калэ и Булонью, на кентское побережье. Часто делались попытки определить место точнее, но это до сих пор не удалось, известно лишь, что в первое плавание пехота села на суда в одной гавани, а конница в другой, находившейся в 8 милях к востоку от первой (Caes., 4, 22, 23, 28), и что второй раз отплытие состоялось из той гавани, которую Цезарь нашел более удобной, а именно, из нигде более не поминаемой Итской гавани, отстоявшей от британского берега на 30 миль (по Цезарю, 5, 2) или на 40 (равняется 320 стадиям, по Страбону, 4, 5, 2, который, несомненно, заимствует у Цезаря). На основании слов Цезаря (4, 21), что он избрал «кратчайшую переправу», можно полагать, что он плыл не через Ламанш, а через Па-де-Калэ, но нельзя все же делать вывод, что он переправился по математически кратчайшей линии. Нужно быть верующим во вдохновение топографом, чтобы, обладая такими данными, самые достоверные из которых делаются почти непригодными из-за ошибочной передачи цифр, заниматься точным определением местности. Наиболее вероятно, что Итская гавань (относительно которой Страбон считает, по-видимому правильно, что оттуда в первое плавание переправилась пехота) находилась близ Амблетез, к западу от мыса Gris Nez, а гавань, откуда отплыла конница, — близ Экаль (Wissant), к западу от того же мыса; высадка же произошла, вероятно, к востоку от Дувра, близ Вольмер-кэстля.

Котта хотя и не считался подчиненным Сабину, а был, подобно ему, легатом, был все же младшим и менее видным военачальником и в случае разногласия должен был, вероятно, подчиняться Сабину, — это видно как из прежней деятельности Сабина, так и из того, что всюду, где оба генерала называются вместе (Caes., 4, 22, 37; 5, 24, 26, 52; 6, 32, но ср. 6, 37), имя Сабина всегда стоит впереди, а также из рассказа о самой катастрофе. Кроме того, невозможно предположить, чтобы Цезарь поставил во главе лагеря двух начальников с равными правами, не дав никаких указаний на случай разногласий между ними. К тому же эти пять когорт не составляли легиона (ср. 6, 32, 33), как и двенадцать когорт на рейнском мосту (6, 28; ср. 32, 33), а состояли, по-видимому, из отрядов других воинских частей, посланных для усиления этого лагеря как ближайшего к германцам.

Разумеется, это было возможно, только пока оружие, употреблявшееся для нападения, было рассчитано, главным образом, на то, чтобы рубить или колоть. В современной же войне, как превосходно разъяснил Наполеон I, система эта стала непригодной потому, что при нашем оружии, действующем издали, развернутая позиция лучше концентрированной. В эпоху Цезаря было наоборот.

Местом, где находился этот город, считают обыкновенно возвышенность, лежавшую на расстоянии одного часа пути к югу от арвернской столицы Немета (нынешний Клермон) и до сих пор называемую Гергуа (Gergoie); как остатки грубых крепостных стен, обнаруженные при раскопках, так и сохранение этого имени, прослеженное по документам до X в., не оставляют никакого сомнения в правильности этого предположения, с которым согласуются и остальные указания Цезаря, например, то, что он достаточно ясно называет Герговию главным городом арвернов (7, 4). На этом основании следует думать, что арверны были вынуждены после поражения переселиться в ближний, менее укрепленный Немет.

Недавно еще обсуждавшийся вопрос, не находилась ли Алезия на месте нынешнего Alaise (в 25 километрах южнее Безансона, департамент Дуб), всеми серьезными исследователями разрешается в отрицательном смысле.

Место это указывают обыкновенно близ Капденака, недалеко от Фижака; недавно Гелер высказался в пользу Люзека, к западу от Кагора; последнее решение предлагалось уже и раньше.

Разумеется, сам Цезарь об этом не упоминает, но ясный намек на это имеется у Саллюстия (Hist., 1, 9), хотя и он писал в цезарианском духе. Дальнейшим доказательством являются монеты.

Так, например, на одной монете, отчеканенной по распоряжению Вергобрета Лексовиев (Лизье, департамент Кальвадос), имеется следующая надпись: «Cisiambos Cattos vercobreto; simissos publicos Lixovio». Надпись, местами неразборчивая, и невообразимо безобразный чекан этих монет вполне гармонируют с этим лепечущим языком.

Цицерон упоминает об этом в речи за Сестия: «cantorum convicio contiones celebrare» (Pro Sest., 55, 118).

Municipia rusticana.

Катона еще не было в Риме, когда Цицерон 11 марта 698 г. [56 г.] произнес свою речь за Сестия (Pro Sest., 28, 60) и когда вследствие постановлений совещания в Луке в сенате рассматривался вопрос о легионах Цезаря (Plut., Caes., 21); только в начале 699 г. [55 г.] мы снова видим его в сенате и, так как он выехал зимой (Plut., Cat. min., 38), то, значит, он вернулся в Рим в конце 698 г. [56 г.]. Он поэтому не мог в феврале 698 г. [56 г.] защищать Милона, как это ошибочно заключают из Аскония (стр. 35, 53).

«Me asinum germanum fuisse» («Я был доподлинным ослом») (Ad Att., 4, 5, 3).

Этот характер имеет уцелевшая речь по вопросу о провинциях, назначавшихся консулам 699 г. [55 г.]. Она была произнесена в конце мая 698 г. [56 г.]; противоположность ей составляют речи за Сестия и против Ватиния и по делу об отзыве, представленном этрусскими прорицателями, произнесенные в марте и апреле, — в них аристократический режим превозносится изо всех сил, а с Цезарем оратор обходится очень пренебрежительно. Понятно, что Цицерон, по его собственному признанию (Ad Att., 4, 5, 1), постыдился прислать даже своим ближайшим друзьям этот документ, свидетельствовавший об его покорности.

Прямых свидетельств об этом нет. Но чтобы Цезарь из латинских общин, т. е. из большей части своей провинции, вообще не набирал себе солдат, само по себе является невероятным и опровергается тем, что противная партия, умаляя значение набранного Цезарем войска, говорит о его солдатах, как происходящих «большею частью родом из транспаданских колоний» (Caesar, B. c., 3, 87). Здесь, очевидно, подразумеваются латинские колонии Страбона (Ascon., In Pison., p. 3; Sueton., Caes., 8). В галльской армии Цезаря мы не находим и следов существования латинских когорт, наоборот, по его собственному свидетельству, рекруты, набранные им в Цизальпинской Галлии, были причисляемы к легионам или прямо включались в них. Может быть, Цезарь соединял с представлением общиной рекрутов дарование ей гражданских прав, но гораздо вероятнее, что в этом отношении он скорее твердо держался точки зрения своей партии, которая не столько старалась доставить транспаданцам право римского гражданства, сколько считала это право уже принадлежащим им по закону (стр. 168); лишь так мог возникнуть слух, будто Цезарь сам ввел в транспаданских общинах римское муниципальное устройство (Cicero, Ad Att., 5, 3, 2; Ad fam., 8, 1, 2). Таким же образом объясняется, почему Гирций называет транспаданские города «колониями римских граждан» (B. g., 8, 24) и почему Цезарь относился к основанной им колонии Коме (Comum), как к колонии граждан (Sueton., Caes., 28; Strabo, 5, 1, p. 213; Plutarch., Caes., 29), тогда как умеренная партия аристократии признавала за этой общиной лишь то же право, как и в остальных транспаданских общинах, т. е. право латинское, крайняя же партия вообще отрицала законность дарованного переселенцам городского права и не признавала за жителями Кома и тех привилегий, которые были связаны с исполнением латинской муниципальной должности (Cicero, Ad Att., 5, 11, 2; Appian, B. c., 2, 26). Ср. «Hermes», 16, 30.

Дошедшее до нас собрание их полно намеков на события 699 и 700 гг. [55, 54 гг.] и, несомненно, было опубликовано в последний из этих двух годов; позднейшим событием, упоминаемым тут, является процесс Ватиния (август 700 г. [54 г.]). Свидетельство Иеронима, будто Катулл умер в 697/698 г. [57/56 г.], необходимо поэтому уточнить, перенеся дату на несколько лет дальше. Из выражения, что «Ватиний в свое консульство вступает в заговор», ошибочно заключали, что собрание стихотворений появилось лишь после Ватиниева консульства (707) [47 г.]; но из этого можно только вывести заключение, что, когда оно появилось, Ватиний уже мог рассчитывать в известное время стать консулом, а в 700 г. [54 г.] он уже имел полное основание так думать, потому что его имя, весьма вероятно, было включено в составленный в Луке список кандидатов (Cicero, Ad Att., 4, 86, 2).

Следующее стихотворение Катулла (29) написано в 699 или 700 г. [55/54 г.], после экспедиции Цезаря в Британию и до смерти Юлии.

Кто это стерпит, кто не воспротивится,

Когда не вор, не гаер, не похабник он!

Своим добром зовет Мамурра Галлию,

Богатую и дальнюю Британию,

Распутный Цезарь — видишь и потворствуешь!

Так, значит, вор, и гаер, и похабник ты?

А тот надутый, сытый и лоснящийся,

Хозяйничает в спальнях у друзей своих,

Как голубок, как жеребец неезженный.

Распутный Цезарь — видишь и потворствуешь!

Так, значит, правда, гаер, вор, похабник ты?

Затем ли, император знаменитейший,

Ты покорил далекий остров Запада,

Чтоб эта ваша грыжа непотребная

За сотней — сотню расточал и тысячу?

Чудовищная щедрость, невозможная!

Еще ли мало раскидал, растратил он?

Сперва расхитил денежки отцовские,

Потом добычу с Понта и Гиберскую.

(Поток золотоносный, знает Таг о ней)

Его ль страшиться Галлам и Британии?

Зачем с негодными няньчитесь? Что может он

Еще как не мотать и не похабничать?

Неужели ж для того вы, победители,

Вы, тесть и зять, разбили землю вдребезги?

Мамурра — уроженец Формии, фаворит Цезаря и одно время офицер в его войске в Галлии, по-видимому, незадолго до появления этого стихотворения вернулся в столицу и, вероятно, был занят постройкой своего пресловутого, поражавшего расточительной роскошью мраморного дворца на Целийском холме. Под иберийской добычей, вероятно, подразумеваются богатства, привезенные после наместничества Цезаря в Дальней Испании. Мамурра был, должно быть, тогда в главной квартире, как впоследствии это было в Галлии; слова же «добыча с Понта», вероятно, намекают на время войны Помпея с Митрадатом, так как, по словам поэта, Мамурру обогатил не один лишь Цезарь. Невиннее этой ядовитой и болезненно принятой Цезарем насмешки является другое, почти одновременное стихотворение того же поэта (11), которое здесь также можно привести, так как его патетическое введение приводит затем к совсем уже не патетическому сюжету, остроумно высмеивая разных Габиниев, Антониев и т. д., неожиданно попавших из темных закоулков в штаб новых правителей. Нужно припомнить, что это написано было, когда Цезарь боролся на Рейне и Темзе и когда подготовлялись экспедиции Красса против парфян, Габиния — в Египет. Поэт, ожидая от одного из правителей вакантного местечка для себя, дает двум из своих клиентов последние поручения перед отъездом:

Фурий ласковый и Аврелий верный!

Вы друзья Катуллу, хотя бы к Инду

Я ушел, где море бросает волны

На берег гулкий…

Иль в страну гиркан и арабов пышных,

К саксам и парфянам, стрелкам из лука,

Иль туда, где Нил Семиустый мутью

Хляби пятнает.

Перейду ли Альп ледяные кручи,

Где поставил знак знаменитый Цезарь,

Галльский Рейн увижу, иль дальних Бриттов

Страшное море.

Все, что пошлет, пережить со мною

Вы готовы. Что ж, передайте милой

На прощанье слов от меня немного,

Злых и последних.

Со своими пусть кобелями дружит!

По три сотни их обнимает сразу,

Никого душой не любя, но печень

Каждому руша.

Только о моей пусть любви забудет!

По ее вине иссушилось сердце,

Как степной цветок, проходящим плугом

Тронутый насмерть.

В этом году за январем, в котором было 29 дней, и февралем (23 дня) следовал високосный месяц с 28 днями, а затем март.

«Консул» значит коллега, товарищ; консул же, который в то же время состоял и проконсулом, был, значит, и действительным консулом и исправляющим консульскую должность.

В феврале 698 г. [56 г.] Тигран был еще жив (Cicero, Pro Sest., 27, 59), но Артавазд начал править еще до 700 г. [54 г.] (Justin., 42, 2, 4; Plutarch., Crass., 49).

«Homo ingeniosissime nequam» (Vellei, 2, 48).

Его не нужно смешивать с консулом 704 г. [50 г.], носящим то же имя; консул 704 г. был двоюродным братом, а консул 705 г. [49 г.] — родным братом Марка Марцелла, консула 703 г. [51 г.].

Пленный центурион из десятого легиона Цезаря заявил неприятельскому главнокомандующему, что он согласен с десятью своими людьми вступить в бой с лучшей неприятельской когортой (500 человек) (Bell. Afric., 45). «При древнем способе ведения войны, — говорит Наполеон I, — сражение состояло из ряда поединков; в устах современного солдата было бы хвастовством то, что у этого центуриона является правдой». О воинском духе, которым была проникнута армия Цезаря, свидетельствуют приложенные к его мемуарам отчеты об африканской и второй испанской войнах; автором первого был, по-видимому, второстепенный офицер, а второй отчет представляет собой незначительный лагерный дневник.

Эта цифра была названа самим Помпеем (Caesar, B. c., 1, 6); с этим вполне согласуется то обстоятельство, что он потерял в Италии около шестидесяти когорт (30 тыс. человек) и 25 тыс. человек переправил в Грецию (Caesar, B. c., 3, 10).

Постановление сената было вынесено 7 января; 18-го же в Риме уже в течение нескольких дней было известно о переходе Цезаря через Рубикон (Cicero, Ad Att., 7, 10. 9, 10, 4). Гонцу необходимо было для перехода из Рима в Равенну не меньше трех дней. Таким образом, выступление армии Цезаря произошло 12 января (по исправленному календарю 24 ноября 704 г. [50 г.]).

Так как по формальному праву «законное собрание сената», так же как и «законный суд» могли происходить лишь в самом городе или внутри той черты, за которую не могли переступать изгнанники, то собрание, представлявшее сенат при африканской армии, назвало себя «советом трехсот» (Bell. Afric., 88, 90; Appian, 2, 95) не потому, что он состоял из трехсот человек, но потому, что таково было в древности число сенаторов. Весьма вероятно, что это собрание было усилено некоторыми именитыми всадниками; но когда Плутарх (Cato min., 59, 61) называет эти триста человек италийскими крупными торговцами, то он просто не понимает своего источника (Bell. Afric., 90). Подобным же образом был, по-видимому, организован квази-сенат уже в Фессалониках.

По исправленному календарю 5 ноября 705 г. [49 г.].

Точно определить местонахождение поля битвы очень трудно. Аппиан (2, 75) положительно указывает его между [Новым] Фарсалом (нынешней Ферсалой) и Энипеем. Из двух рек, которые одни только имеют здесь некоторое значение и, без сомнения, назывались в древности Апиданом и Энипеем, именно Софадитиа и Ферсалита, первая берет свое начало на Фавмакских горах (Домоко) и Долопских высотах, вторая же — на Офрисе, и один только Ферсалит протекает близ Фарсала; но так как, по Страбону (9, стр. 432), Энипей берет начало на Отрисе и течет около Фарсала, то Ферсалит был с полным правом признан Ликом (Leake, Northern Greece, 4, 320) за Энипей, и мнение, которого держится Гелер, что Ферсалит назывался в древности Апиданом, оказывается несостоятельным. С этим совпадают все древние свидетельства относительно обеих рек; только, конечно, необходимо принять вместе с Ликом, что река Блоко, вливающаяся в Пеней и образовавшаяся из соединения Ферсалита с Софадитиком, называлась у древних, как и сам Софадитик, Апиданом; это мнение, впрочем, тем естественнее, что именно Софадитик, а не Ферсалит, постоянно наполнен водой (Leake, 4, 321). Итак, древний Фарсал, от которого сражение получило свое имя, находился, вероятно, между Ферсалой и рекой Ферсалитом. Если принять это, то битва должна была происходить на левом берегу Ферсалита, а именно, так, что помпеянцы, стоя лицом к Фарсалу, упирались правым крылом в реку (Caesar, B. c., 3, 83; Frontinus, Strat., 2, 3, 22). Но лагерь помпеянцев не мог находиться здесь, а только на склоне Киноскефальских высот, на правом берегу Энипея, с одной стороны, потому что они преградили Цезарю путь к Скотуссе, а с другой — потому, что линия отступления их, очевидно, тянулась к Лариссе по горам, господствовавшим над лагерем; если бы они, как думает Лик (4, 482), расположились лагерем к востоку от Фарсала, на левом берегу Энипея, то они никак не могли бы направиться к северу через этот поток, именно здесь глубоко врезавшийся в берега [Leake, 4, 469), и Помпей вместо Лариссы должен был бы бежать к Ламии. Помпеянцы разбили поэтому, вероятно, свой лагерь на левом берегу Ферсалита и переправились через реку как для того, чтобы сразиться, так и для того, чтобы после битвы снова вернуться в свой лагерь, после чего они поднялись наверх по склонам Краннона и Скотуссы, которые над последним пунктом оканчиваются Киноскефальскими высотами. В этом не было ничего невозможного. Энипей — узкий, медленно текущий поток, в котором Лик нашел в ноябре 2 фута глубины и который часто совершенно высыхает в жаркое время года (Leake, 1, 448 и 4, 472; ср. Lucan, 6, 373); битва же происходила в самый разгар лета. Далее, войска до битвы стояли друг от друга на расстоянии трех четвертей мили (Appian, B. c., 2, 65), так что помпеянцы могли сделать все свои приготовления и даже обеспечить мостами сношения со своим лагерем. Если бы сражение окончилось полным поражением, то отступление к реке и за нее не могло бы, конечно, произойти, и, без сомнения, по этой причине Помпей неохотно решился сразиться здесь. Дальше всего отстоявшее от базы отступления левое крыло помпеянцев, действительно, почувствовало это; но отступление, по крайней мере центра и правого крыла, произошло не с такой поспешностью, которая была бы невозможна при данных условиях. Цезарь и списавшие у него авторы умалчивают о переправе через реку, так как это слишком рельефно показало бы боевой пыл помпеянцев и без того, впрочем, ясно выступающий во всем рассказе, и вместе с тем и благоприятные для них моменты отступления.

В связи с этим находится известное указание Цезаря своим солдатам — колоть врага прямо в лицо. Пехота, наперекор всем правилам действовавшая здесь наступательно против конницы, добраться до которой мечом не было никакой возможности, не должна была метать свои копья, а, наоборот, употреблять их в борьбе с врагом как ручное оружие и для более успешной обороны ударять ими вверх (Plutarch, Pomp., 69, 71; Caesar, 45; Appian, 2, 76, 78; Flor., 2, 13; Oros., 6, 15; ошибочно у Frontin, 4, 732). Анекдотическое извращение этой инструкции в том смысле, будто бы всадники Помпея должны были быть доведены до бегства боязнью получить ранения в лицо и будто бы они, действительно, ускакали, «держа руки перед глазами» (Плутарх), отпадает само собой, так как оно имело бы основание лишь в том случае, если бы конница Помпея состояла, главным образом, из аристократической молодежи Рима, из «изящных танцоров»; а это неверно (стр. 326). Очень возможно, что лагерное остроумие дало это нелепое, но забавное толкование простому и целесообразному приказу.

Рассказ о потере этого острова пропущен, вероятно, из-за пробела в Bell. Alex., 12, так как вначале остров был во власти Цезаря (B. c., 3, 112; Bell. Alex., 8). Плотина, вероятно, все время была в руках неприятеля, так как Цезарь сообщался с островом только на судах.

Политическое деление северо-западной Африки этого времени покрыто мраком неизвестности. После войн Югурты мавретанский царь Бокх властвовал, вероятно, в нынешнем Марокко и Алжире, от Западного моря до сальдской гавани. Не имевшие с самого начала ничего общего с мавретанскими властителями повелители Тингиса (Танжер), о которых упоминается и прежде (Plutarch, Sert., 9) и к числу которых принадлежали, вероятно, Саллюстиев Лептаста (Hist., 3, 31, изд. Kritz) и Цицеронов Мастанез (In Vat., 5, 12), были, может быть, независимы до известной степени или даже признавали Бокха своим сюзереном, подобно тому как и Сифакс повелевал над многими властителями (Appian, Pun., 10), а в то же самое время в соседней Нумидии Цирта принадлежала Массиниссе, однако, вероятно, под главенством Юбы (Appian, B. c., 4, 54). Около 672 г. [82 г.] на месте Бокха мы застаем какого-то царя Бокуда или Богуда, вероятно, сына Бокха (Oros., 5, 21, 14). Начиная с 705 г. [49 г.] государство это является разделенным между царем Богудом, владевшим западной его частью, и царем Бокхом, владевшим восточной половиной; к этой эпохе относится разделение Мавретании на царство Богуда, или Тингисское государство, и на царство Бокха, или Иольское (Цезарея) (Plin., H. n., 5, 2, 19; ср. Bell. Afr. 23).

Надписи в названной местности сохранили многочисленные указания на эту колонизацию. Имя Ситтиев встречается в них чрезвычайно часто; африканская местность Милев, став римской, носила название colonia Sarniensis (C. I. L., VIII, 1094), очевидно, произведенное от нуцерийского речного божества Сарна (Sueton., Rhet., 4).

Если отношения его к Лаберию, о которых повествует известный пролог, приводятся как пример тиранических капризов Цезаря, то это свидетельствует о полном непонимании иронии как самой ситуации, так и поэта, не говоря о наивности, с которой на стихотворца, охотно прикарманивающего свой гонорар, смотрят, как на мученика.

Даже триумф, последовавший за битвой при Мунде, о которой будет рассказано далее, касался только лузитанов, в большом числе служивших в побежденном войске.

Желающие сравнить стесненное положение писателей в старину и в новое время могут использовать для этого письмо Цецины (Cicero, Ad fam., 6. 7).

Когда эти строки были написаны, в 1857 г., нельзя еще было предвидеть, как скоро благодаря самой страшной борьбе и самой славной победе, когда-либо занесенной в летописи человечества, оно будет избавлено от этого тяжкого испытания и ему навсегда будет обеспечена безусловная, самоопределяющаяся свобода, надолго ограничить которую не в силах будет никакой местный цезаризм.

26 января 710 г. [44 г.] Цезарь называется еще dictator IIII, т. е., диктатор в четвертый раз (на триумфальной таблице); 15 февраля того же года он уже был dictator perpetuus, т. е. пожизненный диктатор (Cicero, Philipp., 2, 34, 87) (ср. Mommsen, Römisches Staatsrecht, Bd. 2, 3 Aufl., S. 716).

При подыскании формулы для диктатуры, по-видимому, было ясно указано на «исправление нравов»; но соответствующей должности Цезарь никогда не занимал (см. Mommsen, Römisches Staatsrecht, Bd. 2, 3 Aufl., S. 705).

Цезарь всегда носит наименование imperator без цифры, обозначающей повторение, и притом всегда на первом месте после имени (ст. Mommsen, Römisches Staatsrecht, Bd. 2, 3 Aufl., S. 767, Anm. 1).

Во времена республики титул императора, обозначавший победоносного полководца, слагался с окончанием похода; как постоянное наименование он является впервые лишь у Цезаря.

То обстоятельство, что при жизни Цезаря верховная власть, равно как и понтификат, были обеспечены в наследственном порядке посредством формального законодательного акта за его нисходящим потомством, прямым или же приемным, выставлялось Цезарем-сыном (Октавианом) как доказательство его права на власть. По состоянию дошедшей до нас традиции существование подобного закона или сенатского постановления должно быть решительно отвергнуто; остается все-таки возможным, что Цезарь мог иметь в виду издание такого закона (см. Mommsen, Römisches Staatsrecht, Bd. 2, 3 Aufl., S. 767, 1106).

Распространенное мнение, видящее во власти императора только пожизненное звание имперского главнокомандующего, не оправдывается ни значением этого слова, ни объяснением его древними авторами. Imperium означает повелевающую власть, imperator — обладателя ее; эти слова, равно, как и соответствующие греческие выражения κράτος, αὐτοκράτωρ имеют так мало отношения к чисто военным делам, что наиболее характерной чертой римской правительственной власти, там, где она является в наибольшей полноте, служит то, что она совмещает в себе, как нечто неделимое, и войну, и судебный процесс, т. е. военную и гражданскую верховноповелевающую власть. Совершенно верно говорит Дион (53, 17; ср. 43, 44. 52, 41), что звание императора было принято государями «для указания на полноту своей власти, в отличие от царского или диктаторского титула (πρὸς δήλωσιν τῆς αὐτοτελοῦς σφῶν ἐξουσίας, ἀντὶ τῆς τοῦ βασιλέως τοῦ τε δικτάτωρος ἐπικλήσεως); потому что эти древнейшие титулы исчезли на словах, в самой же сущности звание императора дает те же самые прерогативы (τὸ δὲ δὴ ἔργον αὐτῶν τῇ τοῦ αὐτοκράτορος προσηγορίᾳ βεβαιοῦνται), например, право набирать воинов, назначать налоги, объявлять войну и заключать мир, пользоваться высшей властью над гражданами и иными личностями в государстве и вне его и каждого из них везде наказывать смертью или другой карой и вообще присваивать себе права, связанные с высшей властью в древнейшую пору». Трудно, конечно, сказать яснее, что imperator — не что иное, как синоним слова rex, точно так же как значения слов imperare и regere совпадают.

Когда Август, учреждая принципат, снова восстановил Цезарев imperium, то при этом была сделана оговорка, что он должен быть ограничен и в территориальном отношении, а отчасти и во времени; проконсульская власть императоров, которая есть не что иное, как этот imperium, не должна была применяться к Риму и Италии (Mommsen, Römisches Staatsrecht, Bd. 2, 8, 3 Aufl., S. 854). На этом моменте основано существенное различие империума Цезаря и принципата Августа, а с другой стороны, на несовершенном и в принципе и еще более на деле осуществлении этого ограничения основано реальное сходство обоих учреждений.

Относительно этого вопроса можно спорить; что же касается мнения, будто Цезарь хотел управлять римлянами в качестве императора, неримлянами же в качестве царя, то это должно быть просто отвергнуто. Мнение это основано единственно на рассказе о том, что в сенатском заседании, во время которого был убит Цезарь, один из жрецов-прорицателей, Луций Котта, должен был будто бы сообщить изречение Сивиллы, предсказывавшей, что парфяне могут быть побеждены только «царем» и что вследствие этого Цезарю должна была быть предложена царская власть над римскими провинциями. Рассказ этот, действительно, переходил из уст в уста непосредственно после смерти Цезаря. Но он не только не встречает нигде даже косвенного подтверждения, но прямо называется ложным у современника Цезаря Цицерона (De div., 2, 54, 119) и сообщается позднейшими историками, в особенности Светонием (79) и Дионом (44, 15), только как слух, за который они отнюдь не ручаются. Рассказ этот не становится более правдоподобным оттого, что Плутарх (Brut., 60. 64; Caes., 10) и Аппиан (B. c., 2, 110) повторяют его, первый, по своему обыкновению, в виде анекдота, второй как факт. Рассказ этот не только не доказан, но и не состоятелен по внутреннему содержанию. Если даже оставить в стороне, что Цезарь обладал слишком большим умом и политическим тактом, для того чтобы, по примеру олигархов, решать важные государственные вопросы с помощью махинаций оракулов, то он ни в каком случае не мог желать формально и юридически дробить то самое государство, которое он хотел во всем нивелировать.

На основании принятого прежде приблизительного исчисления это составило бы средним числом от 1 000 до 1 200 сенаторов.

Закон этот касался, правда, только выборов на 711 и 712 гг. [43 и 42 гг.] (см. Mommsen, Römisches Staatsrecht, Bd. 2, 3 Aufl., S. 730). Но этот порядок, несомненно, предполагалось сохранить навсегда.

Отсюда и осторожные обороты при упоминании этих должностей в Цезаревых законах: «Cum censor aliusve quis magistratus Romae populi censum aget», (когда цензор или какой-нибудь другой магистрат будет производить в Риме перепись населения) L. Jul. mun. 144; «praetor isve quei Romae iure deicundo praerit» (претор или тот, кто будет заведовать в Риме юрисдикцией — часто в d. Rubr.); «Quaestor urbanus queive aerario praerit» (городской квестор или тот, кто будет заведовать казначейством) L. Jul. mun., 37.

Цицерон в своем руководстве по ораторскому искусству (2, 42, 178), имея в виду прежде всего уголовный процесс, говорит: «Гораздо чаще, чем доказательством, предписанием, юридическим правилом, процессуальным порядком или законом, приговор присяжных руководится духом антипатии или склонности, пристрастия или озлобления, горя или радости, надежды или страха, заблуждения или вообще страсти». На этом основываются дальнейшие наставления для начинающего адвоката.

Цезарь, оставаясь демократом и в этом отношении, не коснулся права граждан на избрание части военных трибунов.

Отмену десятины в Сицилии отмечает Варрон в сочинении, опубликованном после смерти Цицерона (De r. r., 2 praef.), называя в числе хлебородных областей, из которых Рим получает продовольствие, лишь Африку и Сардинию, но уже не Сицилию. Латинское право, полученное Сицилией, вероятно, заключало в себе и освобождение от налогов (ср. Mommsen, Römisches Staatsrecht, Bd. 3, S. 684).

100

В житнице Италии, Сицилии, римский модий продавался в течение немногих лет и за 2 и за 20 сестерциев; из этого можно заключить, каковы были колебания цен в Риме, жившем исключительно заморским хлебом и бывшем гнездом спекулянтов.

101

Небезынтересно отметить, что позднейший, но весьма серьезный писатель, автор писем, обращенных к Цезарю от имени Саллюстия, советовал ему передать раздачу хлеба в ведение отдельных муниципалитетов. Мнение это имеет глубокий смысл; подобная же мысль была положена в основу широкой системы охраны сирот муниципалитетами во времена Траяна.

102

Характерно следующее разъяснение в сочинении Цицерона «De officiis» («Об обязанностях»): «Относительно того, какие занятия и промыслы могут считаться приличными и какие низкими, существуют вообще следующие представления: прежде всего считаются опороченными те занятия, которые возбуждают ненависть в публике, как, например, занятия сборщика податей, ростовщика. Неприлично и низко также занятие тех работников, которым платят деньги не за умственный, а за физический труд, так как они за известное вознаграждение как бы продают себя в рабство. Низки и те мелкие торговцы, которые покупают у купца товар для немедленной продажи его, так как они не могут преуспевать без чрезмерной лжи, а нет вещи менее почтенной, чем обман. Все ремесленники занимаются также низким делом, так как нельзя быть джентльменом в мастерской. Всего менее почтенны те ремесленники, которые содействуют чревоугодию, например, говоря словами Теренция (Евнух, 2, 2, 26): колбасники, продавцы соленой рыбы, повара, торговцы живностью, рыбаки, точно так же и парфюмеры, танцмейстеры и вся клика балаганщиков. Те же виды деятельности, которые либо предполагают высшее образование, либо дают немалый доход, как, например, медицина, архитектура, преподавание полезных предметов, пригодны для тех, чьему сословию они приличествуют. Торговля, если она мелочная, вещь низкая; конечно, оптовый торговец, который ввозит массу товара из всевозможных стран и продает его без обмана многим лицам, не заслуживает очень большого порицания; если же он, пресытившись наживой или, скорее, удовлетворившись ею, перейдет, как некогда из моря в гавань, из гавани к поземельной собственности, тогда его можно с полным основанием даже похвалить. Но из всех видов занятий нет лучшего, более производительного, отрадного, более приличествующего свободному человеку, как занятие землевладельца!» Итак, порядочный человек должен, собственно, непременно быть землевладельцем, торговля сходит ему с рук лишь постольку, поскольку она является средством для достижения этой последней цели; наука как профессия годится только для греков и тех из римлян, которые не принадлежат к высшим слоям и которые этим способом могут добиться снисходительного отношения к ним в аристократических кругах. Это вполне развитая плантаторская аристократия, с сильным оттенком купеческой спекуляции и легким налетом общего образования.

103

До нас дошел (Macrob., 3, 13) список блюд того обеда, который давал Луций Лентул Нигер перед 691 г. [63 г.] при вступлении своем в должность понтифика и на котором присутствовали понтифики, в том числе Цезарь, весталки и некоторые другие жрецы и родственницы хозяина. Перед обедом подавались морские ежи, устриц столько, сколько хотели гости, хамы (chama), спондилы, дрозды со спаржей, пулярдки, паштеты из устриц и улиток, черные и белые морские желуди, опять спондилы, разные виды улиток, бекасы, олень и свиные котлеты, дичь, запеченная в тесте, опять бекасы, два сорта пурпуровых улиток. Сам же обед состоял из свиной грудинки, кабаньей головы, рыбного и свиного паштетов, уток, вареных диких уток, зайцев, жареной птицы, пирожного, понтийского печенья. Таковы были те коллегиальные пиры, которые, по словам Варрона (De r. r., 3, 2, 16), поднимали цены на все гастрономические товары. В одной из своих сатир он упоминает, как о наиболее известных иноземных диковинках, о следующем: павлины из Самоса, рябчики из Фригии, журавли с Мелоса, ягнята из Амбракии, тунцы из Калхедона, мурены из Гадитанского пролива, дорогие рыбы из Пессинунта, устрицы и улитки из Тарента, осетры с Родоса, скаты из Киликии, орехи с Фасоса, финики из Египта, испанские желуди.

104

На это нет, правда, прямых указаний, но это необходимо заключить из разрешения сократить капитал в размере тех процентов, которые были выплачены наличными деньгами или векселями («si quid usurae nomine numeratum aut perscriptum fuisset», Suet. Caes. 42) вопреки закону.

105

Египетские царские законы (Diodor, 1, 79) и законы Солона воспрещали такие долговые записи (Plutarch, Sol., 13, 15), в силу которых за неплатежом следовало лишение личной свободы должника; законы же Солона налагали на должника, даже в случае конкурса, не более как потерю всего наличного имущества.

106

По крайней мере последнее из этих правил встречается в старых законах египетских царей (Diodor., 1, 79). Напротив, законодательство Солона не знает никаких ограничений размера процентов, а, наоборот, прямо допускает начисление процентов в любом размере.

107

От обоих законов уцелели значительные отрывки.

108

Так как по установленному Цезарем порядку наместничества ежегодно распределялись между шестнадцатью пропреторами и двумя проконсулами и последние оставались в должности два года (стр. 406), то на основании этого можно было бы заключить, что он намеревался довести общее число провинций до двадцати. Точные же данные получить здесь тем труднее, что Цезарь, быть может умышленно, создал меньше должностей, чем было кандидатур.

109

Это и есть так называемое «вольное посольство» («libera legatio»), т. е. посольство, не имеющее настоящих официальных поручений.

110

Нарбонн назывался колонией дециманов, Бетерры — сентиманов, Форум Юлия (Forum Iulii) — октаванов, Арелат — секстанов, Араусион — секунданов. Название девятого легиона отсутствовало, так как он обесчестил свое имя плацентским мятежом (стр. 339). Впрочем, нигде не сказано, чтобы поселенцы этих колоний принадлежали к составу тех легионов, имя которых было присвоено колонии, да это и невозможно; сами ветераны, по крайней мере большая часть их, поселялись в Италии (стр. 415). Жалоба Цицерона на то, что Цезарь «одним ударом конфисковал целые провинции и страны» (De offic., 2, 7, 27; ср. Philipp. — 13, 15, 31. 32), относится, без сомнения, как видно уже из тесной связи ее с осуждением триумфа над массалиотами, к конфискации земель, предпринятой в Нарбоннской провинции для учреждения этих колоний, и прежде всего к лишению Массалии ее владений.

111

Прямых указаний на то, как было получено латинское право неколонизованными местностями этой области, и в частности Немавсом, не существует. Но так как сам Цезарь (B. c., 1, 35) почти прямо говорит, что Немавс был вплоть до 705 г. [49 г.] массалиотской деревней; так как, по сведениям Ливия (Dio, 41, 25; Flor., 2, 13; Oros., 6, 15), именно эта часть массалиотских владений была отнята у них Цезарем; так как, наконец, еще на доавгустовских монетах, а вслед затем и у Страбона город этот упоминается как община с латинским правом, — то один только Цезарь и мог быть инициатором распространения на город этого права. Что касается Русцины (Руссильон, близ Перпиньяна) и других общин Нарбоннской Галлии, рано получивших латинское городское право, то можно только предположить, что они получили его одновременно с Немавсом.

112

Доказано, что ни одна полноправная гражданская община не пользовалась большими правами, чем ограниченной юрисдикцией. Нужно, однако, отметить следующий порядок, ясно вытекающий из изданного Цезарем муниципального положения для Цизальпинской Галлии; те процессы, которые выходили за пределы компетенции общин этой провинции, поступали на рассмотрение не к наместнику ее, но к римскому претору; в остальном же наместнику были подсудны все процессы в его области, и он заменял претора, решавшего дела между гражданами, как и претора, разбиравшего споры граждан с негражданами. Без сомнения, это — остаток порядков, существовавших до Суллы, когда на всем континенте вплоть до Альп право суда принадлежало лишь столичным должностным лицам, и поэтому все судебные дела, выходящие из пределов ведения общин, должны были поступать к преторам в Рим. Напротив, в Нарбонне, Гадесе, Карфагене, Коринфе процессы в подобных случаях направлялись к соответствующему наместнику, да и по практическим соображениям трудно допустить возможность направления дел в Рим.

113

Трудно понять, почему дарование права римского гражданства известной области и удержание провинциальной администрации в ней считались взаимно исключающимися. Кроме того, Цизальпинская Галлия получила право гражданства по закону Росция 11 марта 705 г. [49 г.], но она оставалась провинцией, пока жив был Цезарь, и лишь после его смерти объединена была с Италией (Dio, 48, 12); точно так же и существование наместников можно проследить до 711 г. [43 г.]. Уже обозначение этой области в Цезаревом муниципальном положении не как части Италии, а как Цизальпинской Галлии должно было подчеркнуть ее особое положение.

114

Сохранение муниципальных оценочных органов говорит в пользу того, что уже после союзнической войны в Италии производились местные цензы (Mommsen, Römisches Staatsrecht, Bd. 2, 3 Aufl., S. 368), но проведение этой системы есть, вероятно, дело Цезаря.

115

Недавно открытые в Помпеях меры веса позволяют предполагать, что в начале империи рядом с римским фунтом признавалась в качестве второго измерителя веса аттическая мина, в соотношении 3 : 4 (Hermes, 16, 311).

116

Золотые монеты, которые были выбиты по одновременному приказанию Суллы и Помпея, в обоих случаях в ограниченном числе, не опровергают этого положения, так как, вероятно, они принимались только по весу, точно так же как и золотые монеты Филиппа, удержавшиеся в обращении до времен Цезаря. Во всяком случае, они заслуживают внимания, так как являются предтечами Цезаревой имперской монеты, подобно тому как правление Суллы подготовило новую монархию.

117

Кажется, что в древнейшее время требования государственных кредиторов, исчисленные в серебре, не могли быть оплачены против их воли золотом на основании законного курсового отношения его к серебру; между тем, нет сомнения, что со времен Цезаря золотая монета должна была беспрекословно приниматься за 100 серебряных сестерциев. Это было в то время важно потому, что вследствие пущенных Цезарем в обращение больших масс золота оно ходило некоторое время в торговле на 25 % ниже установленного курса.

118

Не существует ни одной надписи эпохи империи, где денежные суммы были бы исчислены иначе, как на римские деньги.

119

Так, аттическая драхма, хотя она и заметно тяжелее денария, считалась ему равноценной; антиохийский тетрадрахм, содержавший средним числом 15 грамм серебра, равнялся 3 римским денариям, где весу было только около 12 грамм; так, малоазийский цистофор равнялся по весу серебра — 3, а по законному тарифу — 21∕2 денариям; родосская полудрахма равнялась по весу серебра 3∕4, а по законному тарифу — 5∕8 денария и т. д.

120

Тождественность этого эдикта, редактированного, быть может, Марком Флавием (Macrob., Saturn., 1, 14, 2), с приписываемой Цезарю статьей о созвездиях, доказывается шуткой Цицерона (Plutarch., Caes., 59), что теперь «Лира» восходит по приказу. Впрочем, еще до Цезаря было известно, что исчисление солнечного года в 365 дней и 6 часов, на котором был основан египетский календарь и которое положил в основу своего календаря и Цезарь, было слишком длинно. Самое точное из известных древнему миру исчисление тропического года, именно Гиппархово, устанавливало год в 365 дней 5 часов 52 минуты 12 секунд; действительная же длина его 365 дней 5 часов 48 минут 28 секунд.

121

Цезарь был в Риме в апреле и декабре 705 г. [49 г.], оба раза оставаясь лишь по нескольку дней; от сентября до декабря 707 г. [47 г.]; около четырех осенних месяцев пятнадцатимесячного 708 г. [46 г.] и от октября 709 г. [45 г.] до марта 710 г. [44 г.].

122

Это и есть, как известно, так называемые «семь свободных искусств», которые с соблюдением различия между тремя акклиматизировавшимися в Италии дисциплинами и четырьмя принятыми впоследствии продержались во все средние века.

123

Так, например, Варрон говорит (De re rust., 1, 2): «ab aeditimo, ut dicere didicimus a patribus nostris; ut corrigimur ab recentibus urbanis, ab aedituo»; [«ab aeditimo» — так учили нас говорить наши отцы; «ab aedituo» — как поправляют нас новейшие стилисты»].

124

Любопытно для ознакомления с этим положением дел посвящение поэтического землеописания, приписываемого Скимну. После того как поэт любимым тогда Менандровым размером высказал свое намерение обработать в стихах очерк географии, понятный для учеников и легко могущий быть заученным наизусть, он так посвящает (подобно Аполлодору, посвятившему свой справочник по истории царю пергамскому Атталу Филадельфу, «которому принесло великую славу, что его имя было связано с этим историческим трудом») свое руководство царю вифинскому Никомеду III (663?—679) [91—75 гг.]: «Я решился сам проверить на деле людские толки, будто из всех современных царей ты один высказываешь истинно царственное покровительство; я решился сам прийти и увидать, что такое настоящий царь. Укрепленный в этом намерении вещим словом Аполлона, приближаюсь по твоему знаку я к твоему очагу, ставшему приютом для ученых».

125

Мы имеем свидетельство Цицерона (Ad fam., 9, 16), что в его время мим занял место ателланы; с этим согласуется и то, что исполнители и исполнительницы мимов выступают впервые в эпоху Суллы (Ad Her., 1, 14, 24. 2, 13, 19; Atta fr. I Ribbeck; Plin., H. n., 7, 48, 158; Plutarch., Sull., 2, 36). Впрочем, словом mimus иногда неточно обозначаются вообще исполнители комедий. Так, например, выступавший на празднестве в честь Аполлона в 542/543 г. [212/211 г.] mimus (у Феста под словом: salva res est; ср. Cicero, De orat., 2, 59, 242), очевидно, был не кто иной, как актер, исполнявший palliata, так как для настоящего мима в ту пору не было вовсе места в развитии римского театра.

К мимам классической греческой эпохи, т. е. прозаическим диалогам, в которых изображались бытовые сцены, особенно деревенские, римский мим близкого отношения не имеет.

126

Обладание этой суммой, вводившее человека в первый класс избирателей и подводившее передачу наследства под Вокониев закон, позволяло перейти грань, отделявшую мелких людей (tenuiores) от людей порядочных. Поэтому-то бедный клиент у Катулла (23, 26) и молит богов помочь ему достигнуть такого богатства.

127

В «Путешествии в подземный мир» Лаберия выступают самые разнохарактерные личности, насмотревшиеся чудес и знамений; одному является муж с двумя женами, на что сосед его замечает, что это еще хуже, чем виденный недавно одним прорицателем призрак шести эдилов. Согласно современным сплетням, Цезарь хотел ввести в Риме многоженство [Suet., Caes., 82) и, действительно, вместо четырех эдилов, назначил шесть. Из этого видно, что и Лаберий пользовался своим правом шутовства, но что и Цезарь допускал свободу шутки.

128

От государства он получал за каждый выход по 1 тыс. денариев и, кроме того, содержание на всю его труппу. В позднейшие годы он отказался лично за себя от гонорара.

129

Некоторые кажущиеся исключения, как, например, упоминание о стране фимиама, Панхее (2, 417), объясняются тем, что они, может быть, перешли из романа-путешествия Евгемера еще в поэзию Энния, и во всяком случае в стихотворения Луция Манлия (См. т. II, стр. 419; Plin., H. n., 10, 2, 4) и поэтому были хорошо известны той публике, для которой писал Лукреций.

130

В весьма наивной форме сказывается это в описаниях войн, где губительные для войска морские бури, массы слонов, топчущих своих же воинов, словом, картины из пунических войн, упоминаются, словно принадлежащие к живой действительности (ср. 2, 41; 5, 1226, 1303, 1339).

131

«Конечно, — говорит Цицерон об Эннии (Tusc., 3, 19, 45), — этот славный поэт презирается нашими охотниками декламировать Евфориона». «Я счастливо прибыл, — пишет он Аттику (7, 2), — так как со стороны Эпира дул попутный нам северный ветер. Этот спондей ты можешь, если хочешь, продать одному из новомодных поэтов за свой собственный» («ita belle nobis flavit ab Epiro lenissimus Onchesmites. Hunc σπονδειάζοντα si cui voles τῶν νεωτέρων pro tuo vendita»).

132

«Когда я был мальчиком, — говорит он в одном месте, — мне довольно было одного байкового и одного исподнего платья, башмаков без чулок, лошади без седла; теплую ванну я брал не всякий день, речную лишь изредка». За личную храбрость во время войны с пиратами, когда он командовал отрядом флота, он получил корабельный венок.

133

Вряд ли существует что-либо более ребяческое, чем Варронова схема всех философских систем, объявлявшая просто не существующими все те из них, конечной целью которых не было счастие человека, причем он определяет в 288 число тех философских школ, которые подходили, по его мнению, под это определение. Превосходный человек этот был, к сожалению, слишком учен, для того чтобы сознаться, что он не мог, да и не хотел быть философом, и вследствие этого он весьма неумело жонглировал всю свою жизнь между стоиками, пифагорейцами и Диогеновой школой.

134

«Разве ты хочешь, — пишет он, — бормотать риторические фигуры и стихи Квинтова раба Клодия и восклицать: “О судьба! О роковая судьба!”» В другом месте говорит он: «Так как Квинтов раб Клодий создал такое множество комедий без помощи какой-либо музы, неужели и я не смогу, говоря словами Энния, “сфабриковать” хоть одну книжонку?» Этот неизвестный вообще Клодий был, вероятно, плохим подражателем Теренция, так как примененные к нему слова: «О судьба! О роковая судьба!» встречаются в одной из комедий Теренция. Следующий отзыв о себе одного поэта в Варроновом «Осле, играющем на лютне», мог бы быть отличной пародией на вступление Лукреция, которого Варрон уже как отъявленный враг эпикурейской системы, по-видимому, недолюбливал и на которого он никогда не ссылается:

Меня зовут учеником Пакувия; он же сам учился у Энния,

Сей же учеником был у муз; самому мне имя Помпилий.

135

Весьма метко сказал он однажды о самом себе, что он не особенно любит, но зачастую употребляет устаревшие слова, поэтические же слова очень любит, но не употребляет.

136

Следующее описание заимствовано из «Маркова раба»:

Вдруг около полночной поры,

Когда разубранное везде пылающими огнями

Воздушное пространство открыло хоровод небесных звезд,

Золотой свод небес покрыло завесой

Движение быстрых туч, наполненных холодным дождем.

Низвергая потоки вод на смертных,

И оторвавшись от холодного полюса,

Понеслись ветры, это дикое отродье Большой Медведицы,

Унося за собой кирпичи, и ветки, и хворост,

Повергнутые ниц, терпя крушение, точно стаи журавлей,

Которым обжигает крылья жар двузубой молнии,

Мы в печали вдруг упали на землю.

В «Человеческом городе» мы читаем:

Грудь твоя не станет свободной от золота и изобилия сокровищ;

Персидские золотоносные горы не снимут со смертного

Заботы и страх; не в силах то сделать и палаты богача Красса.

Но и более легкая манера удавалась поэту. В «Горшке, знающем свой размер», находилась следующая изящная похвала вину:

Для всех вино всегда будет лучшим напитком,

Его изобрели для уврачевания болезней,

В нем скрыт сладостный зародыш веселья,

Оно — та связь, что поддерживает кружок друзей.

Во «Всемирном бураве» возвращающийся домой странник такими словами заканчивает свое обращение к корабельщикам:

Отпустите поводья слабейшему ветерку,

Пока сухой ветер своим дуновеньем не приведет

Нас назад на милую родину!

137

Эскизы Варрона имеют необычайное историческое и даже поэтическое значение и вследствие отрывочной формы, в которой дошли до нас сведения о них, известны столь немногим и так трудно читаются, что будет позволительно резюмировать здесь содержание некоторых из них с необходимыми для лучшего их понимания восстановлениями текста. Сатира «Встающий спозаранку» изображает домашний быт в деревне. Действующее лицо «с первыми лучами солнца велит всем вставать и само отводит людей на места их работы. Молодые люди сами стелют себе постели, которые после работы кажутся им мягкими, и сами же ставят около них кружку с водой и светильник. Питьем им служит светлая, свежая ключевая вода, едой — хлеб и приправой — лук. В доме и на поле всякая работа спорится. Дом — вовсе не замечательное строение, но архитектор мог бы изучать по нему симметрию. О полях заботятся, чтобы они от беспорядка и заброшенности не пришли в нечистоту и в запустение, зато благодарная Церера отстраняет от растущих тут злаков все невзгоды так, чтобы их впоследствии высоко нагроможденные скирды радовали сердце земледельца. Здесь еще почитается гостеприимство; желанным гостем является всякий, кто вскормлен материнским молоком. Кладовая с хлебом, бочки с вином, запас колбас, повешенных на перекладине, все ключи и замки всегда к услугам странника, перед которым вырастает высокая пирамида яств; довольный сидит потом насытившийся гость у кухонного очага, не озираясь по сторонам, но тихо кивая головой. Для его ложа расстилают самую теплую овчину с двойным мехом. Здесь еще люди как добрые граждане слушаются справедливого закона, который не преследует невинных из недоброжелательства и не прощает виновных из милости к ним. Здесь не говорят дурно о ближних. Здесь не попирают ногами священного очага, но почитают богов молитвой и жертвоприношениями; духу дома бросают кусок мяса в подобающий сосуд, а когда умирает домохозяин, его хоронят с той же молитвой, с которой хоронили его отца и деда».

В другой сатире выступает «наставник старцев», в котором эта пора общего падения, по-видимому, нуждалась еще больше, чем в наставнике молодежи, и рассказывает, как в старину «все в Риме было целомудренно и набожно, а теперь все пошло по-иному». Не обманывают ли меня глаза, говорит он, или я в самом деле вижу рабов, поднимающих оружие против своих господ? Бывало, того, кто не являлся к воинскому набору, продавали от имени государства на чужбину в рабство; теперь (в глазах аристократии) тот цензор, который сквозь пальцы смотрит на трусость и другие пороки, считается великим гражданином и пожинает хвалы за то, что он не намерен составить себе репутацию, обижая своих сограждан. Бывало, римский крестьянин брил бороду раз в неделю; теперь работающий в поле раб думает лишь о том, как бы ее изящнее отрастить. Бывало, в имениях можно было видеть житницы, вмещавшие в себя десять жатв, просторные подвалы для винных бочек и такие же прессы, теперь владелец усадьбы держит стада павлинов и велит делать двери в своем доме из африканского кипариса. Бывало, домохозяйка вертела рукой веретено, а в то же время не теряла из виду и горшка на очаге, заботясь, как бы не подгорела каша, теперь же (говорится в другой сатире) дочь выпрашивает себе у отца фунт драгоценных камней, а жена у мужа — четверик жемчуга. Бывало, в брачную ночь мужчина был безмолвен и смущен, теперь же женщина отдается первому красивому кучеру. Прежде большое число детей составляло гордость женщины, теперь же, когда муж желает иметь детей, она отвечает ему: разве ты не знаешь, что сказал Энний:

Лучше хочу я трижды подвергнуться в битве опасности,

Чем однажды родить.

Прежде жена бывала довольна, если муж катался с ней раз или два в году в повозке с неудобным твердым сиденьем; теперь, мог бы он прибавить (ср. Cicero, Pro Mil., 21, 55), жена ропщет, если муж отправится без нее в свое именье, а за путешествующей дамой следует на виллу элегантная греческая челядь и целый оркестр.

В сочинении более серьезного содержания «Катон, или о воспитании детей» Варрон поучает своего друга, просившего у него совета; он толкует не только о божествах, которым по старому обычаю приносились жертвы за благополучие детей, но, указывая на более благоразумное воспитание детей у персов и на собственную молодость, прожитую в строгих правилах, он предостерегает от закармливания и излишнего сна, от сладкого хлеба и вкусных яств (молодых собак, говорит старик, теперь кормят с большим умом, чем детей), точно так же от ворожбы и молитвы, так часто заступавших в случае болезни место совета врачей. Он советует приучать девушек к вышиванию, с тем чтобы впоследствии они могли верно оценивать достоинство вышивок и ткацких работ, и не снимать с них слишком рано детского наряда; он предостерегает от преждевременной посылки мальчиков в гимнастические и фехтовальные школы, в которых сердце рано грубеет и человек научается жестокости.

В «Шестидесятилетнем мужчине» Варрон является римским Эпименидом, который, заснув десятилетним мальчиком, просыпается спустя полвека. Он изумляется, увидав вместо своей гладко остриженной детской головки старую лысую голову, как у Сократа, с отвратительным лицом и беспорядочной щетиной, как у ежа; но еще более удивляется он совершенно изменившемуся Риму. Лукринские устрицы, в прежнее время — редкое угощение на свадебных пирах, стали теперь ежедневным блюдом; зато разорившийся кутила втайне уже раздувает факел для поджога. Если бывало отец прощал мальчика, то теперь право прощения перешло к мальчику; иначе сказать, сын отплачивает отцу ядом. Площадь, где происходят выборы, стала биржей, уголовный процесс — золотым дном для присяжных. Теперь не повинуются никакому закону, кроме того, который гласит, что даром ничего не дается. Все добродетели исчезли; зато проснувшегося приветствуют в качестве новых обитателей богохульство, вероломство, сладострастие. «О горе тебе, Марк, — после такого сна и такое пробуждение!» Очерк этот напоминает дни Катилины, так как, по-видимому, написан был престарелым автором вскоре после них (около 697 г. [57 г.]), и много правды в горестном заключении, где Марка, получившего хорошую взбучку за несвоевременные обвинения и археологические реминисценции, в насмешку над древним римским обычаем ведут как бесполезного старца на мост и бросают в Тибр. Действительно, для таких людей в Риме не было места.

138

«Невинных, — говорится в одной речи, — дрожа всеми членами, выводишь ты из дому и велишь их казнить ранним утром на высоком берегу реки». Подобных фраз, которые легко можно вставить в новеллу, у Сизенны встречается много.

139

Давно уже предполагали, что сочинение о галльской войне было опубликовано единовременно; точным доказательством этого служит упоминание об уравнении прав бойев и эдуев, встречаемое уже в первой книге (гл. 28), тогда как бойи еще в седьмой книге (гл. 10) являются подвластными эдуям данниками, и, по-видимому, только ввиду поведения тех и других во время войны с Верцингеторигом получили одинаковые права с их прежними повелителями. С другой стороны, тот, кто внимательно проследит историю того времени, увидит в отзыве о Милоновом кризисе (7, 6) указание на то, что данное сочинение было опубликовано до начала гражданской войны — не потому, что о Помпее упоминалось тут с похвалой, но потому, что Цезарь одобряет здесь чрезвычайные законы 702 г. [52 г.] (стр. 274). Он мог и должен был это сделать, пока он старался достигнуть мирного соглашения с Помпеем (стр. 293), но не после разрыва, когда он отверг те судебные приговоры, которые были вынесены на основании этих оскорбительных для него законов (стр. 386). Поэтому опубликование этого сочинения с полным основанием относят к 703 г. [51 г.], — тенденция его всего яснее выступает в постоянной и часто (в особенности, может быть, по поводу аквитанской экспедиции, 3, 11) неудачной мотивировке каждого отдельного военного акта как оборонительной меры, неизбежной в силу сложившихся обстоятельств. Как известно, противники Цезаря порицали нападения на кельтов и германцев прежде всего как ничем не вызванные (Suet., Caes., 24).

140

Курьезным примером может служить в сочинении о сельском хозяйстве общее рассуждение о скоте (2, 1), с подразделением науки о скотоводстве на 81 отдел, с «невероятным, но достоверным фактом, что кобылы оплодотворяются близ Лиссабона (Олизион) посредством ветра», вообще с невозможным смешением философских, исторических и сельскохозяйственных сведений.

141

Так, например, Варрон выводит слово facere (делать) от слова facies (лицо) на том основании, что тот, кто что-нибудь делает, дает делу его физиономию: volpes (лисица), по Стилону, от volare pedibus (летать ногами) в смысле «легкой на ноги». Гай Требаций, филолог-юрист того времени, производит sacellum (часовня) от sacra cella (святая келья); Фигул слово frater (брат) — от fere alter (почти другой) и т. д. Подобный прием, являющийся далеко не случайным, а как бы главным элементом филологической литературы того времени, очень похож на тот способ, каким до недавнего времени занимались сравнительным языковедением, пока знакомство с организмом языка не положило конец работе эмпириков в этой области.

142

Подобные «греческие игры» не только были очень распространены в греческих городах Италии, в особенности в Неаполе (Cicero, Pro Arch., 5, 10, Plutarch, Brut., 21), но в описываемое время бывали очень часты и в Риме (Cicero, Ad fam., 7, 1, 3; Ad Att., 16, 5, 1; Suet., Caes., 39; Plutarch, Brut., 21). Если известная надпись на могиле четырнадцатилетней Лицинии Евхариты, относящаяся, вероятно, к концу этой эпохи, гласит, что эта «образованная девушка, посвященная во все тайны искусства самими музами, блистала как танцовщица на частных представлениях в знатных домах и впервые выступила публично на греческой сцене» («modo nobilium ludos decoravi choro, Et Graeca in scaena prima populo apparui»), то это может только означать, что она была первой девушкой, появившейся в Риме на публичной греческой сцене; да и вообще только в эту эпоху женщины стали там выступать публично (стр. 493).

В Риме эти «греческие игры» не были настоящими сценическими представлениями, а принадлежали, по-видимому, к категории смешанных зрелищ, состоящих прежде всего из музыки и декламации, что нередко встречалось впоследствии и в самой Греции (Welcker, Griech. Trag., S. 1277). На это указывают упоминания Полибия об игре на флейте (30, 13), о танцах — в рассказе Светония о военных плясках в Малой Азии, исполненных во время организованных Цезарем игрищ, и надгробная надпись Евхариты; даже самое описание кифаредов (Ad Herr., 4, 47, 60; ср. Vitruv., 5, 7) заимствовано, вероятно, у таких «греческих игр». Характерно еще соединение этих представлений в Риме с греческими боями атлетов (Polyb., op. cit., 30, 13; Liv., 39, 22). Драматические декламации отнюдь не были исключены из этих смешанных игр; так, например, в числе исполнителей, выведенных в Риме в 587 г. [167 г.] Луцием Аницием, прямо упоминаются трагики; но давались собственно не настоящие представления, а отдельными артистами декламировались или пелись под звуки флейты либо целые драмы, либо, чаще всего, отрывки из них. Это делалось, вероятно, и в Риме; но, по-видимому, для римской публики главными в этих греческих играх были музыка и танцы, текст же значил для них немного больше того, что значит в наше время либретто итальянской оперы для посетителей лондонского или парижского театра. Эти сборные спектакли, с их дикой смесью, действительно, гораздо более годились для римской публики и в особенности для исполнения в частных домах, чем настоящие сценические представления на греческом языке; давались ли подобные спектакли в Риме, — этого нельзя ни доказать, ни опровергнуть.

ПРИМЕЧАНИЯ РЕДАКЦИИ

Подразумевается философская школа киников, которая получила свое название от гимнасия в Киносарге, близ Афин, где вел преподавание основатель этой школы Антисфен; по позднейшей традиции его ученик Диоген своим «собачьим» образом жизни на деле показал правильность названия школы: κύων, κυνός по-гречески означает «собака». — Прим. ред.

Имеется в виду К. Лахман, издавший в 1850 г. текст Лукреция со знаменитым комментарием. — Прим. ред.

iii

См. примечание редакции к стр. 476.

Еще от автора Теодор Моммзен

Теодор Моммзен

История Рима

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.

Теодор Моммзен

История Рима. Том 1

Теодор Моммзен. История Рима. — СПб.; «НАУКА», «ЮВЕНТА», 1997.Воспроизведение перевода «Римской истории» (1939—1949 гг.) под научной редакцией С. И. Ковалева и Н. А. Машкина.Ответственный редактор А. Б. Егоров. Редактор издательства Н. А. Никитина.

Теодор Моммзен

История Рима. Том 2

Теодор Моммзен

История римских императоров

Эрнест Ренан

Аннибал. Юлий Цезарь. Марк Аврелий

Издательство «Муза» продолжает выпуск серии «100 великих людей мира». В третий выпуск вошли три биографических новеллы. Первая из них об Аннибале — выдающемся полководце и великом гражданине Карфагена, прославившемся в войне карфагенян с римлянами.Вторая новелла о Юлии Цезаре — политике, мыслителе Римской империи, чье правление оказало огромное влияние на историю Европы.И, наконец, третья — о Марке Аврелии — одном из самых просвещенных и гуманных императоров Римской империи, философе и мыслителе, чье имя стало символом мудрости и гуманизма на долгие века человеческой истории.

Теодор Моммзен

Римские провинции от Цезаря до Диоклетиана