История Рима. Том 1 - [267]

. Особенно в заморских и в других, связанных с значительным риском, предприятиях система ассоциаций получила такое широкое распространение, что на практике заменяла незнакомое древнему миру страхование. Самым обыкновенным делом была так называемая мореходная ссуда, или современный заем денег под залог корабля; этим способом опасности и прибыли заморской торговли распределялись пропорционально между владельцами корабля и груза и всеми капиталистами, участвовавшими в предприятии своим кредитом. Но у римлян считалось за общее экономическое правило, что лучше участвовать небольшими долями в нескольких спекуляциях, чем предпринимать самостоятельные спекуляции на свой личный риск. Катон советовал капиталисту не снаряжать на свой счет свой особый корабль, а вместе с сорока девятью капиталистами отправлять в море пятьдесят кораблей и иметь в каждом из них пятидесятую долю. Проистекавшую отсюда запутанность ведения торговых дел римский купец преодолевал аккуратностью, трудолюбием и тем, что вел дела через посредство рабов и вольноотпущенников, а для интересов капиталистов такая система была гораздо выгоднее, чем теперешняя конторская система. Таким образом, эти купеческие ассоциации связывались тысячами нитей с денежными делами каждого знатного римлянина. По свидетельству Полибия, едва ли можно было указать хоть одного зажиточного человека, который не был бы гласным или негласным соучастником в государственных откупах; тем более не подлежит сомнению, что у каждого из таких людей значительная часть капитала была помещена в купеческих ассоциациях. Все это было причиной той прочности больших римских состояний, которая едва ли не еще более замечательна, чем их размеры. Этими же в некотором отношении узкими, но в сущности солидными принципами купеческого управления своим состоянием объясняется то упомянутое нами ранее и едва ли не единственное в своем роде явление, что состав знатных родов оставался без изменений в течение нескольких столетий.

При таком односторонне важном значении капиталов в римском хозяйстве было неизбежно и то зло, которое неразрывно связывается с чисто денежным хозяйством. Гражданскому равенству, которому уже была нанесена смертельная рана возникновением господствующего сословия знати, столь же тяжелый удар нанесло и все более резко обозначавшееся социальное разграничение между богатыми и бедными. Ничто не способствовало этому разграничению в направлении сверху вниз так сильно, как ранее упомянутое нами житейское правило, что стыдно получать за свой труд деньги, — правило, которое с виду не имеет большого значения, но в котором на самом деле кроются превышающие всякую меру высокомерие и наглость капиталистов; этим путем воздвигалась преграда не только между простым поденщиком или ремесленником и почтенным помещиком или фабрикантом, но также между солдатом или унтер-офицером и военным трибуном, между писцом или рассыльным и должностным лицом. В направлении снизу вверх такую же преграду воздвигал изданный по инициативе Гая Фламиния клавдиевский закон (незадолго до 536 г. [218 г.]), который запрещал сенаторам и сенаторским сыновьям держать морские суда, иначе как для перевозки их сельских продуктов, и, по всей вероятности, также принимать участие в казенных подрядах и вообще не дозволял им заниматься всем тем, что разумелось у римлян под словом «спекуляция» (quaestus²⁴⁴). Впрочем, эти постановления не были вызваны сенаторами, а были делом демократической оппозиции, которая желала только устранить зло, заключающееся в том, что члены правительства обращают само управление в источник дохода; нет ничего невозможного в том, что и теперь — как это очень часто бывало в более позднюю эпоху — капиталисты действовали заодно с демократической партией и воспользовались удобным случаем, чтобы путем исключения сенаторов уменьшить число своих конкурентов. Первая из этих целей была достигнута, понятным образом, далеко не вполне, так как система ассоциаций открывала сенаторам немало путей для негласного участия в спекуляциях; тем не менее, это народное постановление провело законную грань между знатью, занимавшейся спекуляциями, и той, которая ими вовсе не занималась или не занималась открыто, и таким образом, наряду с прежней преимущественно политической аристократией создалась чисто финансовая аристократия, которая впоследствии носила название всаднического сословия и наполнила всю историю следующего столетия своим соперничеством с господствовавшим сословием.

Дальнейшим последствием одностороннего преобладания капиталов было чрезмерное развитие именно таких отраслей коммерции, которые были наиболее бесплодными и вообще наименее продуктивными для народного хозяйства. Промышленность, которой следовало бы стоять на первом месте, напротив того, стояла на последнем. Торговля процветала, но она была чисто пассивной. Даже на северной границе римляне, по-видимому, не были в состоянии уплачивать своими товарами за рабов, которые массами приводились в Аримин и на другие североиталийские рынки из кельтских и даже из германских стран; по крайней мере нам известно, что в 523 г. [231 г.] римское правительство запретило вывозить серебряную монету в кельтские страны. В торговых сношениях с Грецией, Сирией, Египтом, Киреной, Карфагеном торговый баланс, конечно, был не в пользу Италии. Рим уже начинал превращаться в столицу средиземноморских государств, а Италия — в городской округ Рима; римляне и не желали быть чем-либо другим и с равнодушием богачей довольствовались такой пассивной торговлей, какую обыкновенно ведет всякий город, который есть только столица, — ведь у них было достаточно денег, чтобы платить за все, что было нужно и не нужно. С другой стороны, самые непроизводительные из всех отраслей спекуляции — торговля деньгами и откуп податных сборов — были настоящими опорами и твердынями римского хозяйства. Наконец все существовавшие в этом хозяйстве задатки для образования зажиточного среднего и низшего сословий заглохли под пагубным влиянием рабского труда и в лучшем случае способствовали размножению вредного класса вольноотпущенников.