История Рима. Том 1 - [256]
Среди оппозиции повторялся такой же разлад, какой существовал в общине. Патриоты, опираясь на крестьянство, громко требуют реформы; демагоги, опираясь на столичную чернь, начинают свою работу. Хотя эти два течения не могут быть совершенно отделены одно от другого и нередко сливаются одно с другим, но, рассматривая их, мы должны говорить о каждом из них порознь.
Партия реформы представляется нам как бы воплотившейся в лице Марка Порция Катона (520—605) [234—149 гг.]. Так как Катон был последним выдающимся государственным человеком, который еще придерживался системы, ограничивавшейся владычеством над Италией и отказывавшейся от всемирного владычества, то впоследствии его считали образцом настоящего римлянина старого закала; было бы еще более правильно считать его представителем оппозиции римского среднего сословия, противостоявшим новому эллинско-космополитическому нобилитету. Он родился и вырос пахарем, но был привлечен к политическому поприщу своим соседом по имению, одним из тех немногих знатных лиц, которые не сочувствовали тенденциям своего времени, — Луцием Валерием Флакком: честный патриций видел в этом суровом сабинском пахаре именно такого человека, который был нужен, для того чтобы противодействовать духу того времени, и не обманулся в нем. Под покровительством Флакка и по обычаю доброго старого времени Катон стал служить советом и делом своим согражданам и республике и достиг консульства, триумфа и даже цензорского звания. Вступив в гражданское ополчение на семнадцатом году от роду, он проделал всю ганнибаловскую войну, от битвы при Тразименском озере до битвы при Заме, служил под начальством Марцелла и Фабия, Нерона и Сципиона, сражался под Тарентом и под Сеной, в Африке, в Сардинии, в Испании и в Македонии и проявил одинаковые способности и как солдат, и как штаб-офицер, и как главнокомандующий. На рыночной площади он оставался тем же, чем и на полях сражения. Его бесстрашная и бойкая речь, его грубое и меткое крестьянское остроумие, его знание римского права и положения римских общественных дел, его невероятная подвижность и его железная натура сначала доставили ему известность в соседних городах, а потом, когда он выступил на более широкое поприще — на столичной площади и в столичной курии, он сделался самым влиятельным адвокатом и политическим оратором своего времени. Он стал действовать в том же духе, в каком впервые стал действовать Маний Курий, который был в его глазах идеалом римского государственного человека; в течение всей своей долгой жизни он честно и как умел боролся с прорывавшеюся со всех сторон нравственной испорченностью и даже на восемьдесят пятом году жизни еще ратовал на городской площади против нового духа времен. Он был вовсе не красив: по словам его врагов, у него были зеленые глаза и рыжие волосы; он вовсе не был великим человеком и всего менее мог считаться дальновидным политиком. Будучи человеком по природе ограниченным как в политическом отношении, так и в нравственном и имея постоянно на уме и на языке идеал доброго старого времени, он упрямо презирал все новое. Строгостью к самому себе он оправдывал перед собой свою беспощадную взыскательность и строгость ко всему и ко всем; справедливый и честный, он не был способен понимать никаких обязанностей, выходивших за пределы полицейского благоустройства и купеческой честности; враг как всякого плутовства и всякой низости, так и всякой изысканности и гениальности и прежде всего враг своих врагов, он никогда не пытался уничтожить источник зла и в течение всей своей жизни боролся только с симптомами этого зла и особенно с отдельными лицами. Стоявшая во главе управления знать смотрела свысока на крикуна, у которого не было знаменитых предков, и не без основания считала себя гораздо более дальнозоркой. Но прикрывавшаяся внешними формами изящества нравственная испорченность, которая развилась и внутри и вне сената, втайне дрожала от страха перед старым блюстителем нравов, обходившимся со всеми с гордостью республиканца, — перед покрытым рубцами от ран ветераном ганнибаловской войны, перед высоковлиятельным сенатором и идолом римских землепашцев. Каждому из своих знатных сотоварищей Катон поочередно и публично предъявлял список его прегрешений, впрочем не особенно гоняясь за доказательствами своих обвинений и находя особое наслаждение, если это касалось людей, чем-нибудь ему насоливших или его обидевших. Так же бесстрашно уличал и порицал он публично гражданство за всякую новую несправедливость, за всякое новое бесчинство. Его пропитанные желчью нападки доставили ему бесчисленных врагов, а с тогдашними самыми могущественными кликами знати, особенно со Сципионами и Фламининами, он жил в открытой непримиримой вражде; сорок четыре раза он подвергался публичным обвинениям. Но при подаче голосов крестьянство всегда отстаивало этого беспощадного поборника реформ, из чего ясно видно, как еще был в то время силен в римском среднем сословии тот дух, который помог римлянам перенести поражение при Каннах; а когда Катон и его знатный единомышленник Луций Флакк выступили в 570 г. [184 г.] кандидатами на звание цензора и заранее заявили, что намереваются, состоя в этой должности, радикально очистить состав гражданства, начиная с тех, кто стоит в его главе, то эти оба, внушавших столько страха, кандидата были выбраны гражданством, несмотря на противодействие знати; эта знать даже не была в состоянии воспрепятствовать, чтобы великий праздник очищения действительно состоялся; тогда были, между прочим, исключены брат Сципиона Африканского из списка всадников и брат освободителя греков из списка сенаторов.
