История регионов Франции - [96]

[217] гражданской конституции для духовенства с утверждением в должности «плохих священников», присягающих, бывших янсенистов и др. И наконец, и, может быть, прежде всего, сыграл роль насильственный рекрутский набор, когда многих молодых людей забрали в армию для войны с консервативной Европой (февраль-апрель 1793 года). Было чем вызвать, если привести выражение, столь дорогое таким видным исследователям, как господа Дегранж, Руссо, Пешански, некоторые «сопротивленческие» настроения. В данном случае можно различать, по пр имеру типологии немецких историков, принятой по этому вопросу, «Widerstand», сопротивление в классическом смысле слова, и «Resistenz», подобие пассивного сопротивления, то молчаливого, то высказываемого, во многих случаях исключительно символического и выражаемого время от времени попросту междометиями и актами несогласия, абсолютно незначительными; по-французски это можно выразить как «rusistance» (Widerstand) и «résistence» (Resistenz). В качестве примера собственно сопротивления можно привести, как один из десяти случаев, восстания в высокогорных долинах в мае 1793 года против набора «волонтеров», которые против своей воли были мобилизованы, чтобы сражаться на стороне Франции в шедшей тогда войне. Что же касалось в свою очередь простого и скромного «résistence», то оно, с большей или меньшей активностью, обрушивалось на символы: отказ от фригийских колпаков, срубленные или сожженные деревья «свободы»… В Аннеси жена одного булочника, когда к ней пришли с обыском, принялась поносить «свободу» (декабрь 1793 года). Она получила двадцать дней тюрьмы. Эти мелкие поступки показывают историю «сопротивления» в его повседневности[218].

Слабое или сильное, собственно сопротивление вызывает в ответ репрессии, которые даже могли разворачиваться самостоятельно, самоопределяться, без какого-либо конкретного мотива. Репрессии, другими словами, во многих случаях террор: в Савойе тоже имели место, хотя и в меньшем масштабе, чем в других французских регионах. Ничего общего с кровавой баней в Лионе, Вандее, Париже. Жертвами робеспьеровских мер в Савойе было не так много людей — контрреволюционеров и лиц, причисленных к ним. Жан Николя отмечает четверых расстрелянных в Аннеси, одного в Тононе. К этому «окончательному расчету» нужно добавить умерших своей смертью, которые при жизни враждебно относились к новому режиму, оставшихся на поле боя или казненных во время восстаний в Аннеси или Тоне в мае 1793 года: от 50 до 100 погибших[219]; а также бойцов (в частности крестьян), захваченных с оружием в руках и казненных, тех, которые сражались на стороне пьемонтской армии, обращенной в бегство в сентябре 1793 года при попытке отвоевания савойской земли. Может быть, около сотни погибших? А еще проводились аресты, многочисленные и бывшие частью террора: в Аннеси в период с 1 апреля 1793 года по июль 1794 года 750 человек были брошены в тюрьму, и их заключение в общей сложности длилось 19 347 дней. К 18 апреля 1794 года в этом городе более 300 подозреваемых или «преступников» находились под замком, из которых только 82 были дворянами (среди них 54 женщины). Из этого видно, что простой люд Савойи пополнял если не ряды активной контрреволюции, то заключенных в тюрьмах, оказавшихся там по подозрению — обоснованному или необоснованному — во враждебном отношении к «восстановительной» кампании 1793 года. Это значит, что дворянство всегда рассматривалось в качестве «подозреваемого номер один». В Савойе командированный туда член Конвента Альбит приказал арестовать всех дворян в возрасте от 18 до 70 лет, как мужчин, так и женщин! Власти округа приняли на себя заботу о воспитании и содержании детей, оставленных на попечение кормилиц или добрых патриотов[220]! Это значит, что тюремное заключение редко заканчивалось казнью, и в этом было огромное отличие от Парижа и Нанта. «Настоящий» террор в Савойе был обращен в большей степени против душ, чем тел, которых избегали «рубить надвое»[221]. Он вылился в основном в яростную борьбу с христианством в течение зимы 1793–1794 года: разбитые колокольни, великолепные «дароносицы, чаши, патеры, дарохранительницы» были реквизированы, конфискованы, переплавлены…

Завершающей стадией упомянутых здесь различных процессов, начиная с первого момента вторжения, то есть оккупации, явилось освобождение. В этот термин мы вкладываем исключительно технический смысл. Он попросту обозначает, что государство средних размеров (Савойя) отныне избавляется, в данном случае военными силами, от присутствия войск оккупантов, иногда выступавших в качестве угнетателей. Эти войска выставило большое государство (Франция) в целях завоевания, конечно, революционного и прогрессистского, что не преминуло сильно изменить перспективы… Употребление нами слова «освобождение» не заставляет нас умалчивать об успешных освободительных последствиях, которые, напротив, повлекло за собой вторжение французских «вооруженных миссионеров» в 1792 году, они выступили в качестве разрушителей феодальной системы, часто несправедливой и устаревшей. Однако, независимо от этого замечания, в 1814–1815 годы произошло все-таки «освобождение» Савойи. Другими словами, имел место возврат к давней независимости этой страны в рамках сардинской монархии. Это «освобождение» (очень позднее, как можно увидеть) свершилось силами австрийской армии, таким образом вернувшей землю и корону очень древней династии наследников «Белорукого» в лице Виктора-Эмманюэля I и его ближайших наследников Карла-Феликса и Карла-Альберта. Это «возвращение» династии было также и воскрешением законности; ее поддержали, насколько об этом можно судить, народные массы в своем большинстве; их мнение по этому поводу спрашивали в ходе плебисцита, результаты которого, в этом можно быть уверенным, не были полностью фальсифицированы