История регионов Франции - [102]

Это значит, что остается еще место для тайны. В чем причины такой кардинальной перемены в 1870-е годы, которая показала себя конкретно в 1876 году прореспубликанскими проявлениями в Савойе, о которых мы только что говорили? Предложим гипотезу, и уже будет делом региональных историков сказать, имеет она или нет какую-либо ценность: во Франции быть правым, быть монархистом (другой способ, эквивалентный, объявлять все ту же принадлежность к правым силам) — это значило претендовать в итоге на верность графу Шамбору, единственному претенденту на трон, включившемуся в борьбу за власть в первые годы президентского срока Мак-Магона. Однако граф Шамбор, по правде говоря, звезд с неба не хватал. Он был посредственным лидером, к тому же пресловутых французских правых сил, привыкших к «размножению делением» внутри себя, а следовательно, к саморазрушению, самопогребению, принесению себя в жертву, или самосожжению, это можно назвать как хотите — вечная вдова Бенареса, эти французские правые силы!… Итак, граф Шамбор вызвал разочарование во Франции, не только в Савойе, у своих сторонников активной политикой разделения правых сил, которые он держал как будто на медленном огне, и более конкретно, своим упрямым отказом принять флаг-триколор, своей неразумной привязанностью к белому знамени, при виде которого и перед которым «ружья стреляли бы сами собой[237]».

Но то, что с этой точки зрения было справедливым для «внутренней» Франции, не было ли оно справедливым и для Савойи тоже? У монархистских стремлений в бывшем герцогстве не было особенных причин распространяться на династию Бурбонов. Они были направлены, если предположить, что они еще существовали, на Савойский дом. Аннексия 1860 года, только она одна, пробила в них сильную брешь, и они моментально устремились к Наполеону III и к (имевшей совсем мало законных прав на престол) династии Бонапартов. И не было никакой мотивации, которая могла бы это аннулировать и заставить монархистов от всего сердца примкнуть к делу графа Шамбора, который был абсолютно чужд, и не без оснований, савойским традициям. Преданность претенденту Бурбону могла себе найти в альпийском регионе (еще!) оправдания только в виде интересов голой политики настоящего момента, в любом случае крайне эфемерных, какими бы подлинно монархическими они не могли в действительности быть. Глупость Шамбора в этой неблагоприятно настроенной среде оказалась тем более губительной для него, если учитывать чисто савойскую обстановку. Итак, отсутствие местных корней удваивало in situ[238] политическую неадекватность: Шамбери не мог поладить с Шамбором. И кроме того, бывшие сторонники Кавура, антиклерикалы, которых в Савойе было много, которым уже больше нечего было искать со стороны Италии, массово обратились в сторону Республики… французской, поскольку она тоже была антиклерикальной…

Так открылась широкая дорога республиканскому вторжению, и жители Савойи с 1876 года уже больше не могли ему сопротивляться. Политики, представлявшие левые силы, смогли в таких условиях утвердиться надолго и обеспечить себе широкий круг избирателей в регионе: будь они «чужестранцами», как Теодор Райнах, или «источали местный дух», как это было с чудесным образом избранным Сезар-Константином Амперёром, бесспорным депутатом… республиканцем из Тарантеза; или наконец, тому или иному местному левому политику удавалось положить начало значительной династии. Такие династии были типичны для Третьей республики, как, например, семья Шотан, выходцы из крестьян Валейри[239]; эта семья дала целую плеяду региональных политических деятелей, таких как Эмиль и Феликс Шотан, а также из нее вышли и политики национального уровня, постепенно терявшие свое савойское поле деятельности, каковым был Камиль Шотан, ставший мэром Тура, и более того — министром и председателем правительства. Камиль Шотан стал в итоге одним из самых известных политических деятелей относительно малоизвестной республики 1930-х годов.

*

И вот мы подошли к несколько сложному десятилетию между двумя мировыми войнами, 1920–1930 годам, и, в качестве короткого вступления, «самой» Первой мировой войне… Она лишила два департамента (Верхнюю Савойю и просто Савойю) 3,5 % их населения из-за того, что погибло 18 000 солдат. Высокогорные деревни заметно опустели. Тем временем промышленность, стоявшая на службе войны (пушки, взрывчатые вещества, точные измерительные приборы) и просто промышленность интенсивно развивались в течение этих четырех или пяти роковых лет (1914–1918): в Шедде, Южине, Аннеси и др. (прямо как в другой области в Тулузе), поскольку также Савойя, казалось, должна была быть избавлена от немецкого вторжения, и оно действительно ее миновало.

*

В период между 1919 и 1939 годами политическая жизнь в Савойе лишилась своей драматической или, по меньшей мере, драматургической стороны, которая нам известна по времени поворота в сторону республиканского пути в 1870-е годы, и особенно в 1876 году. В этих условиях движения «качелей» смены политиков воспроизводили, за небольшими исключениями, жизнь в стране. В 1919 году Савойя голосовала за «Национальный блок» Военной палаты. 3атем маятник вновь качнулся в сторону республиканских сил, и отныне это была победа, как в региональном, так и в национальном масштабе, Картеля левых сил в 1924 году. Индустриализация также неизбежно вызывала некоторые «законодательные» последствия: один социалист, мэр Южине, вошел, в свою очередь, в состав палаты депутатов спустя несколько лет после этих выборов «в пользу Картеля». В 1936 году, во времена триумфа Народного фронта, депутатская Савойя представлена левыми силами, тогда как Верхняя Савойя более чем когда-либо поворачивает в сторону правых сил. Появляются новые имена, которые независимо от того, образуют ли они династии или нет, будут доминировать также и после войны: Ко, де Мантон… Со стороны Церкви епископ Аннеси, дворянин и бретонец, принадлежит к «Аксьон франсез», но его духовенство объявляет себя христианскими демократами. Все идет своим чередом, и таким образом можно было поставить «заслон марксизму».