История регионов Франции - [101]

[236]). Это значит, что прикрепление Савойи к Франции все-таки состоялось. Оно осуществилось даже на уровне префектур, и это не только из соображений неискоренимого централизма («разделять, чтобы властвовать») парижского правительства. На местах соперничество Аннеси и Шамбери было таким, что первый из этих городов ни в какую не хотел приносить себя в жертву второму, а он с незапамятных времен выполнял роль столицы региона, которая «утерла нос» остальным городам региона. Итак, были созданы два департамента, Савойя и Верхняя Савойя, чьи префекты, соответственно, имели свои резиденции в Шамбери и Аннеси. Отметим, чтобы закончить разговор об этом важнейшем периоде, что Англия, хотя и была достаточно недовольна такому увеличению территории у ее французских соседей, не сделала ничего значительного, чтобы воспрепятствовать аннексии. Савойя была далеко от Кента, озеро Леман — это не Ла-Манш. Эвиан и Тонон нисколько не были похожи на пистолеты, наведенные в сердце Англии, как был Антверпен в 1830 году, когда Франция под давлением Лондона вынуждена была отказаться от надежд на присоединение к себе некоторой части бельгийцев, слишком франкофилов, по мнению британцев.

*

В самом начале аннексия, скажем так, — это эйфория (иногда быстро проходящая). И в самом деле, как это часто случается в такой обстановке, наступает период расставания с иллюзиями. Медовый месяц заканчивается. Супружеский союз, в котором есть любовь, несомненно, переходит, как сказал бы Фрейд, из лирической фазы (краткосрочной) к своей эпической фазе (длящейся долго и неизбежно периодически отмеченной конфликтами). Выражаясь менее галантно, скажем, что расставание с иллюзиями — это не просто неизбежное последствие маятникового движения общественного мнения. Разочарование (но это не было настоящее «похмелье») соответствовало вполне конкретным мотивам: в 1860 году Вторая империя во времена своего апогея практиковала священный союз с католической Церковью. Но впоследствии прихотливые изгибы французской дипломатии обязали стареющего Наполеона III поддержать, или хотя бы не сражаться в открытую с пьемонтским империализмом (антиримским) в центральной понтификальной Италии; именно эта поддержка и оказалась источником значительного разочарования среди савойских католиков.

После проигранной войны 1870 года, в которой солдаты из бывшего герцогства, как говорят, проявили себя очень достойно во французской армии против пруссаков, итак, после этой войны аннексия обрела, так сказать, второе дыхание. В обоих департаментах можно было увидеть появление, немного неожиданное, борцов-республиканцев, и даже, по прошествии нескольких лет, на выборах в законодательные органы 1876 года, департаменты оказались свидетелями самого настоящего триумфа все той же республиканской партии. От этого «присоединение» оказывается как бы во второй раз ратифицированным; но в данном случае эта вторичная ратификация, насколько бы неформальной и фактической она ни была, происходила среди левых сил, или, скажем так, по меньшей мере, левых центристских, а не так, как это было в 1860 году, преимущественно под эгидой местной католической церкви, слепо подчинявшейся в то время Наполеону III, а также ультраконсервативным идеям Пия IX. Так что же все-таки произошло после войны «семидесятого года»? Откуда такая «республиканизация» этой провинции, где а приори ничто не предвещало такой радикальной, скажем так, эволюции («радикальной» в англо-саксонском или немецком смысле этого слова, что подразумевает глубокий и характерный отрыв в сторону республиканской «зловещей стихии»). В Савойе «изменение точки зрения» стало тем заметнее, что республиканизация, увеличение количества голосов, получаемых левыми партиями, продлились, по меньшей мере, до 1920 года, когда местные правые силы получили некоторый вес, как в Шамбери, так и в Альбервилле. Конечно, в нашем распоряжении имеются на этот счет классические объяснения, которые можно применить ко многим другим провинциальным регионам, a fortiori парижским, Франции прошлых эпох. В ходе 1870-х годов республика герцогов очень быстро лишается своей жизненной силы и вскоре в итоге превращается в республику Юлиев. Конец сословия именитых горожан начиная с 1875–1880 годов предвещал конец старой аристократической элиты (в Савойе — не обязательно герцогской, она там была просто дворянской). Новым социальным слоям, которые гениально приветствовал Гамбетта, — врачам, нотариусам и особенно адвокатам, — отныне пришла пора сказать свое слово. И кроме того, развитие железных дорог и туризма, начало «белого угля» и все шире распространяющееся образование, в виде публичной школы по образцу Жюля Ферри, — все это большинство населения Савойи переживает как благодеяния существующего режима, другими словами, III Республики: в двух североальпийских департаментах накануне Первой мировой войны насчитывалось отныне менее 1 % неграмотных — есть о чем заставить мечтать наших педагогов 2000 года. Это превращение, которое кажется а приори удивительным, вполне сравнимо с многими другими аналогичными достижениями в остальной части Франции, и заслугу в этом стоит приписать республиканским учреждениям (и это притом что частное, католическое образование, в частности, на уровне средней школы, смогло в свою очередь сыграть неоспоримую роль в том, что касалось приобщения к культуре представителей элиты и даже масс).