История приключений Джозефа Эндруса и его друга Абраама Адамса - [124]

– Но, дорогая Слипслоп, – ответила леди, – если бы даже я позволила себе уступить подобной слабости, на дороге стоит эта подлая Фанни, которую этот идиот… О, как я его ненавижу и презираю!

– Она-то? Эта безобразная жеманница? – вскричала Слипслоп. – Предоставьте ее мне… Ваша милость, вероятно, слышали, что Джозеф сцепился из-за нее с одним из слуг мистера Дидаппера? Так вот, его хозяин приказал им нынче вечером приволочь ее силой. И уж я позабочусь, чтоб у них в этом деле не было недостатка в помощниках. Я как раз разговаривала внизу с этим джентльменом, когда ваша милость послали за мной.

– Ступайте к нему, – говорит леди Буби, – ступайте сию же минуту: мистер Дидаппер, я думаю, недолго у нас прогостит. Сделайте все, что можете, потому что я твердо решила, что эта девчонка не войдет в нашу семью. Я, хоть мне и нездоровится, вернусь к гостям, но, когда ее уволокут, дайте мне тотчас знать.

Слипслоп ушла, а ее госпожа принялась осуждать собственное свое поведение следующими словами:

– Что я делаю? Как я дала этой страсти незаметно заползти в мою грудь? Давно ли я решаюсь задавать себе такой вопрос?… Выйти замуж за лакея! Безумие! Как мне после этого смотреть в глаза своим знакомым? Но я могу удалиться от них: удалиться с тем, в ком одном я полагаю больше счастья, чем может дать мне весь мир без него! Удалиться… чтобы непрестанно наслаждаться красотою, к созерцанию которой так тянется мое распаленное воображение; и утолять до предела каждую прихоть свою, каждое желание… О! И такою страстью горю я к лакею! Я презираю, ненавижу эту страсть!… Но почему? Разве он не благороден, не мил, не ласков?… Ласков – но к кому? К самой подлой девке, к твари, которая не стоит того, чтобы я о ней думала! Неужели же он… Да, он ее предпочитает мне. Будь они прокляты, его совершенства, и ничтожное, низкое сердце, которое обладает ими, которое могло подло снизойти до этой жалкой девчонки и неблагодарно отвергнуть все почести, какие я ему оказываю! И я способна любить это чудовище? Нет, я вырву его образ из своей груди, растопчу его, отшвырну его ногой. Я растерзаю перед своим взором эти жалкие прелести, которые презираю теперь, потому что не хочу я, чтобы ненавистная мне потаскушка наслаждалась теми совершенствами, которые я отвергаю! Да, хотя сама я презираю его, хотя я оттолкнула бы его, если бы он с мольбою упал к моим ногам, не должна другая вкусить то блаженство, которое я презрела… Почему я говорю «блаженство»? Для меня это было бы несчастьем: пожертвовать своей репутацией, добрым именем, положением в обществе ради утоления низменного и дурного желания… Как ненавистна мне эта мысль! Насколько же наслаждение, порождаемое мыслями о добродетели и рассудительности, изысканней, чем жалкая приятность, проистекающая из порока и безумия! Куда я позволила увлечь меня этой нечистой, сумасбродной страсти, когда пренебрегла помощью рассудка? Рассудка, который выставил теперь предо мною мои желания в их подлинном виде и тотчас помог мне изгнать их. Да, я благословляю небо и свою гордость! Теперь я вполне победила эту недостойную страсть; и даже не будь на ее пути никаких препятствий, моя гордость презрела бы все наслаждения, какие могли бы проистечь из столь низменной, столь жалкой, столь подлой…

В это мгновение прибежала совсем запыхавшаяся Слипслоп и с чрезвычайным жаром воскликнула:

– О сударыня, я узнала поразительную новость! Лакей Том только что пришел от «Джорджа», где будто бы обедал со своей компанией Джозеф; и Том говорит, там появился какой-то чужой человек, который открыл, что Фанни и Джозеф – брат и сестра.

– Как, Слипслоп! – кричит в изумлении леди.

– Я не успела, сударыня, расспросить о подробностях, – кричит Слипслоп, – но Том говорит, что это истинная правда.

Неожиданная весть начисто стерла все те замечательные размышления, которые за минуту до того породила высшая власть рассудка. Иными словами, когда отчаянье, которым, в сущности, и вызвано было решение о ненависти, начало отступать, леди с минуту колебалась и затем, позабыв весь смысл недавнего своего монолога, опять отпустила домоправительницу с приказанием вызвать Тома в гостиную, куда леди и сама поспешила теперь, чтобы сообщить новость Памеле. Памела сказала, что не может этому поверить: она никогда не слышала, чтобы родители ее потеряли дочь или чтоб у них вообще когда-либо был еще ребенок, кроме нее и Джозефа. Леди сильно вознегодовала на племянницу и заговорила о выскочках и непризнавании родства с теми, кто еще так недавно стоял с нею на одном уровне. Памела не отвечала, но муж ее, взяв ее сторону, сурово упрекнул свою тетку за такое обращение с его женой; он сказал, что, если бы не поздний час, Памела сию же минуту покинула бы ее дом; что если б можно было доказать, что эта молодая женщина действительно ей сестра, то жена его, без сомнения, охотно раскрыла бы ей свои объятия и он сам поступил бы так же. Потом он попросил, чтобы послали за тем человеком и за молодой особой; и леди Буби тотчас отдала соответственное распоряжение, а затем почла нужным принести извинения Памеле, которые та охотно приняла, – и все улеглось.