История похода в Россию. Мемуары генерал-адъютанта - [12]

Не может быть, чтобы гений Наполеона пал так низко, что предстал перед диваном в образе грубого невежи, не думающего о реальных интересах другой стороны. Он, видимо, не ожидал, что мусульмане отнесутся к его новым обещаниям с полным недоверием, а ведь последнее было вполне возможно, особенно если вспомнить, в какой манере он пренебрег интересами Порты в 1807 году. Он забыл, что они слишком невежественны, чтобы быть ему признательными за перемены в его политических взглядах, вызванные последними обстоятельствами, и что эти варвары не вполне понимают, какие нехорошие чувства они вызвали в нем свержением и убийством Селима, к которому он был привязан и вместе с которым надеялся превратить его империю в военную державу, способную сражаться с Россией.

Возможно, он всё еще мог привлечь Махмуда на свою сторону, если бы использовал более действенные аргументы; но, как сам он это объяснял, цель достигается не гордостью, а подкупом. Мы увидим, как он короткое время сомневался, начинать ли войну с Александром, и преувеличивал впечатление, которое его грандиозные военные приготовления должны были произвести на этого монарха. Также возможно, что его последние предложения туркам, равносильные объявлению войны русским, были придержаны из желания обманывать царя до момента вторжения. Наконец, то ли по всем указанным причинам, вместе взятым, то ли из уверенности в том, что две нации друг друга ненавидят, или основанной на только что подписанном договоре о союзе с Австрией, который сохранял Молдавию и Валахию за турками, он задержал посла, которого отпустил было домой, и ждал, как мы только что видели, до последнего момента.

Но диван был окружен русскими, английскими, австрийскими и шведскими дипломатическими представителями, которые оказали свое влияние, выразившееся следующим образом: «Турки всецело обязаны своим существованием в Европе разделению христианских монархов; когда они объединятся, магометане в Европе будут побеждены; поскольку французский император стремится к созданию всемирной империи и делает быстрые шаги в этом направлении, то он и есть тот, кого турки должны более всего бояться».

Но этого мало, в дело вмешались два греческих принца Морози. Они были одной веры с Александром и с его помощью они рассчитывали овладеть Молдавией и Валахией. Разбогатев благодаря его протекции и английскому золоту, эти драгоманы убеждали ничего не подозревавших и невежественных турок в том, что французские военные стоят у границ Оттоманской империи и собирают разведывательные данные. Более того, первый из принцев влиял на настроения дивана и класса богатых, а второй — на султана и армию; поскольку гордый Махмуд не поддавался этому влиянию и соглашался только на почетный мир, эти вероломные греки сумели распустить его армию и, организовав мятежи, вынудили его подписать с русскими унизительный мирный договор в Бухаресте.

Такова сила интриг в серале; два грека, которых турки ненавидели, решили судьбу Оттоманской империи вопреки воле султана. Поскольку существование последнего зависело от интриг в его дворце, он, как и все ведущие изолированный образ жизни деспоты, обязан был уступить; Морози одержали победу, но затем он обезглавил обоих.

Глава IV

Так мы лишились поддержки Порты, но Швеция еще могла быть нашей. Ее монарх вышел из наших рядов, был солдатом нашей армии, и именно ей он обязан своей славой и своим троном; могло ли случиться, что он предаст нас при первой возможности? Немыслимо было предвидеть такую неблагодарность. И как он мог пожертвовать истинными и постоянными интересами Швеции из былой ревности к Наполеону — возможно, общей слабости выскочек, баловней судьбы? Всё же подчинение людей, которые только что приобщились к величию, тем, кто гордится наследственным титулом, есть скорее продиктованная положением необходимость, а не ошибка себялюбия.

В этом великом споре аристократии и демократии ряды первой пополнил один из ее самых убежденных врагов. Бернадотт, брошенный почти в одиночку между старыми дворами и знатью, делал всё, чтобы заслужить их одобрение, и преуспел в этом. Но успех должен был стоить ему дорого, поскольку, чтобы добиться его, он должен был вначале отказаться от своих старых товарищей, творцов его славы в час опасности. Позднее он пошел еще дальше: его видели перешагивающим через их окровавленные трупы вместе со всеми их (а прежде и его) врагами, и он делал это для победы над страной, в которой родился.

С другой стороны, стало ясно, что личность Бернадотта и важность Швеции в той решительной борьбе, которая должна была начаться, не имели достаточного веса в политическом балансе Наполеона. Его пылкий, уникальный гений рисковал слишком много: он перегрузил крепкий фундамент и тем разрушил его. Он считал, что интересы Швеции естественным образом связаны с его интересами; в тот момент, когда он хотел ослабить мощь России, он воображал, что может отнять всё у шведов, не обещая им взамен ничего: его гордость не позволяла ему оказывать им помощь, он полагал, что они слишком заинтересованы в успехе его дела, чтобы когда-либо думать об отделении.