История под знаком вопроса - [32]

В главе «Определение истории» книги Бернара Гене «История и историческая культура средневекового Запада» (Языки славянской культуры, М., 2002) автор под заголовком «Простой и правдивый Рассказ» на стр. 21―22 пишет:

«С течением времени значение слова «история» отклонилось от первоначального. У некоторых авторов проявилась вполне понятная тенденция подразумевать под историей не рассказ о событиях, а сами события. Столь же естественно другие стали подразумевать под историей не рассказ о событиях, но труд, книгу, содержащую этот рассказ. Начиная с IX века специалисты по литургике превращают слово «история» в чисто технический термин: historia у них ― это рассказ, который описывает главным образом жизнь какого-нибудь святого и служит основой при составлении проповедей, которые будут произнесены во время богослужения, посвященного этому святому. Но какие бы смещения в смысловых оттенках этого слова ни происходили, в общем и целом история для всего Средневековья представляет собой то, что Исидор Севильский в VII веке определил как «narratio rei gestae» или, как скажет в XVI веке Лапоплиньер, «повествование о свершившихся делах». Лапоплиньер говорит даже: «правдивое и подробное повествование о свершившихся делах». Этими словами он подчеркивает, вслед за множеством авторов предшествовавших столетий, первейшее качество, которого всегда требовали от исторического рассказа: он должен быть правдивым».

Позволю себе сильно усомниться в последнем утверждении: и жития святых были крайне далеки от правдивости, и вся средневековая историография, как в общем-то и признает сам автор в других частях этой книги, была очень далека от этого требования. Впрочем на настоящий момент для меня важнее другое: сами историки признают, что интерпретация истории как синонима слова «прошлое» является отклонением от первоначального и естественного смысла слова «история».

Конечно, история ― это коллективная модель, причем модель размытая в том смысле, что у каждого из нас есть свое представление о прошлом, свой срез коллективной исторической модели. В зависимости от степени заинтересованности, уровня образования, степени критичности, знакомства с т. н. «источниками» и т. д. мы можем нести в себе разные срезы этой коллективной модели прошлого. На самом деле это даже некая совокупность разных коллективных моделей, ибо в зависимости от языка, на котором мы читаем, страны проживания, культурной или религиозной принадлежности, мы оказываемся в рамках разных исторических моделей прошлого.

Можно было бы еще рассмотреть роль более ранних моделей прошлого в создании современной его модели, ибо история это все гда еще и именно сегодняшняя модель прошлого, вообще сосредоточиться на динамике таких моделей. Но это выходит за рамки моей первичной цели четкого разграничения прошлого как генератора исторической информации и истории как способа обработки этой информации. Об этих способах и идет речь в данной книге.

Как будет показано в этой книге, та модель прошлого, которую я буду часто упоминать как традиционную (ТИ = традиционная история) имеет множество национальных вариантов, не говоря уже о разных моделях прошлого в разные века, а также о религиозных вариантах истории. К сожалению многие носители традиционной модели прошлого совсем или крайне мало задумываются о том, как возникла и как живет их модель прошлого ― эта самая ТИ.

ТИ знает каждый. В той или иной мере, но знает. Она представлена несметным количеством книг, фильмов, телевизионных передач, статей. Всего не перечислишь. Она превратилась в важную составную часть нашей культуры. Она вездесуща. От нее труднее укрыться, чем от самой распространенной религии. Она сама превратилась в своего рода религию. Она занимает в нашем обществе столь доминирующее положение, что любая ее критика, любое сомнение в ее верности, воспринимаются как жуткий афронт, как антиобщественное явление, как проявление бескультурья, чуть ли не духовного нездоровья. И тем не менее есть горстка мужественных людей, которые решаются эту нашу модель прошлого анализировать, критиковать и даже подвергать ее очень сильной, я бы сказал, уничижительной, критике.

Моя модель прошлого, мое видение прошлого, в корне отличается от ТИ. Я знаю, что ТИ в разных ― часто противоречащих друг другу содержательно и хронологически ― вариантах имеет гораздо больше число последователей, чем представляющаяся мне более близкой к реальному прошлому альтернативная модель исторической аналитики. Но научные истины не определяются путем голосования. Моя модель тоже, наверняка, несовершенна, однако она возникла на основе моего жизненного опыта, моих раздумий о прошлом, моего знакомства и с ТИ, и с многочисленными работами западных и российских ее критиков по анализу ТИ. Поэтому ни один традиционалистский «эксперт по прошлому» не сможет мне доказать, что мое видение прошлого не является неплохой его моделью. Я в достаточной мере доверяю своему скептическому видению прошлого, чтобы считать, что я смоделировал для себя прошлое ― не без помощи многочисленных критических исследователей ― лучше, чем это смогли сделать армады «экспертов», связанных по ногам и рукам традицией, академической или иной корпоративной зависимостью, собственной умственной ленцой, карьерными и финансовыми соображениями и другими общественными и индивидуальными ограничениями.