История Первого Болгарского царства - [39]
Рим потерпел поражение. Иоанн был обманут в своей победе, обхитренный патриархом. Болгария, земля, за которую преемники святого Петра боролись столь упорно, навсегда отказалась от покровительства Рима. Но папе Иоанну не дали долго раздумывать о нанесенных ему оскорблениях. 15 декабря 882 г. он был отравлен, как говорили, своими врагами. Епископ Марин заступил на его место — но во всей этой ситуации было что-то таинственное, зловещее[252].
Борис скорее склонялся к Востоку, нежели к Западу; и его выбор был почти неизбежен. На первый взгляд, он мог отдать некоторое предпочтение патронажу отдаленного Рима по сравнению с близко расположенным Константинополем; но Рим действительно не мог дать хану то, что он хотел, и не представлял для него большого значения. В Константинополе император воспринимался как высшая персона, а его превосходство было санкционировано церковью. Он не являлся только цезарем, но был также наместником Бога, и поэтому все, что принадлежало цезарю и Богу, могло быть справедливо предоставлено ему. На Западе, с другой стороны, всегда существовала двойная преданность. Римская церковь отказалась признать свою зависимость от светской власти. Ее амбиции носили международный характер, а единственным правителем был папа; и он не только запретил вмешательство в свои дела со стороны светского правителя, но и указывал на необходимость сохранения контроля церковью даже над светскими решениями монархов. Независимо от того, какими доводами руководствовался Борис при обращении в христианство, он, конечно, намеревался использовать новую религию в собственной стране для ее объединения и совершенствования автократии. Моделью здесь для него являлся император; цезарепапизм империи должен был быть скопирован в Болгарии. Именно потому, что Константинополь не желал предоставить хану независимость, о которой тот мечтал, он обратился к Риму; но вскоре понял, что Рим всегда стремился к гораздо более строгому контролю над своими подданными. Он был полезен булгарскому монарху только в качестве угрозы сохранению главенства Константинополя.
Кроме того, помимо практических соображений, Константинополь, несомненно, впечатлял булгар бесконечно больше, нежели Рим. Их воспоминания не простирались столь далеко до тех дней, когда Рим являлся хозяином мира, а Константинополь был только все еще Византией, отдаленной провинцией. Они представляли Рим таким, каким он предстал перед ними в эти дни, грязным городом, стоящим на желтой реке, богатым только своими церквями, прелатами и обширными обваливающимися руинами. Как он мог сравниться с богатейшим городом во всей вселенной, Константинополем, пристанищем искусства и наук, с башнями и сверкающими куполами и бесконечными стенами, торговыми судами, собиравшимися в огромных количествах в гаванях, дворцами, изобилующими мозаикой и гобеленами, и императором на золотом троне? Слава Византии уже гремела, когда булгары впервые пересекли Дунай. Почему же они должны были теперь перейти через суровые Албанские горы и ветреное море, чтобы отдать дань почтения умирающему городу, когда столь роскошная жизнь кипела за порогом их государства? Рим не мог конкурировать с Константинополем по силе и совершенству своей цивилизации; и булгары попали под влияние греков. Греки построили им дворцы в Плиске и Преславе, дали им письменный язык, который булгары использовали, чтобы записывать и хранить информацию, рисовали картины и ткали. Католики ничего не сделали для булгар, они только вели с ними переговоры, проходившие на неразборчивом латинском языке, и отдавали безоговорочные приказания. Таким образом, и естественным, и мудрым решением для Бориса стало принять сторону Константинополя.
Если бы Рим позволил Борису оставить у себя Формозия или Марина, история могла сложиться иначе, хотя, вероятно, они, подобно самому Борису, противостояли папскому вмешательству. Но судьба запретила этим честолюбивым прелатам делать карьеру в Болгарии. Оба добрались до высот папского престола, Марин — через отравление, а Формозий — среди бури и суматохи, которая оторвала его от смерти.
