История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 1) - [133]

— А ты попробуй. Тебе ведь так хотелось зарабатывать на жизнь, вот и начинай.

— Что ж, попробую, — сказал Пен.

— А я пойду обедать. — И Уорингтон ушел, оставив Пена в довольно-таки мрачном состоянии духа.

Когда он поздно вечером возвратился домой, стихи были готовы.

— Вот, — сказал Пен. — Выжал все, что мог. Авось сгодится.

— Думаю, что сгодится, — подтвердил Уорингтон, прочитав стихи.

Вот что написал Пен:

Церковное крыльцо

Я в церковь не вхожу,

Но медленно брожу

Все вдоль ограды.

Жду у церковных врат,

Мечтая встретить взгляд

Моей отрады.

Средь шумов городских

Зов колокола тих,

Он умолкает.

Чу! Загудел орган,

И вот девичий стан

Вдали мелькает.

Она идет, она!

Пуглива и скромна,

Спешит, не смея

Прекрасных глаз поднять.

Господня благодать

Пусть будет с нею.

Я не войду с тобой.

Молись же, ангел мой,

Излей всю душу.

Невинный твой покой

Недолжною мечтой

Я не нарушу.

Но на тебя позволь

Смотреть, скрывая боль,

Моя святая;

Так у запретных врат

На недоступный сад

Бросает скорбный взгляд

Изгнанник рая[62].

— А еще у тебя что-нибудь есть? — спросил Уорингтон. — Нужно сделать так, чтобы тебе платили не меньше двух гиней за страницу; если твои стихи понравятся, Бэкон откроет тебе доступ в свои журналы, и тогда ты сможешь недурно зарабатывать.

Порывшись в своей папке, Пен нашел стихотворение, которое, на его взгляд, тоже могло украсить страницы "Весеннего альманаха". Он вручил оба своих сокровища Уорингтону, и они вместе отправились в прибежище муз и их покровителей — на Патерностер-роу. Фирма Бэкона помещалась в старинном доме с низко нависающей крышей; в окне, под бюстом лорда Верулама, были выставлены книги, изданные Бэконом, а на двери в жилые покои прибита медная доска с его именем. Как раз напротив, через улицу, стоял дом мистера Бангэя, заново покрашенный и отделанный в стиле семнадцатого века, так что легко было вообразить, что порог его вот-вот переступит представительный мистер Эвелин либо любопытный мистер Пепис остановится у витрины поглазеть на книги. Уорингтон вошел, а Пен, предоставив своему поверенному свободу действий, стал беспокойно шагать взад-вперед по улице, ожидая, чем кончатся переговоры. Много несчастных, чья слава и пропитание зависели от милостивого решения здешних меценатов, вот так же мерили шагами эти панели, и такие же заботы и тревоги ходили за ними по пятам. Чтобы скоротать время, Пен разглядывал выставленные в окнах чудеса и дивился их разнообразию. В одной витрине красовались старопечатные фолианты, набранные четким, бледным шрифтом эльзевиры и альдины; в другой теснились "Еженедельник ужасов", "Календарь преступлений", "История самых прославленных убийц всех стран", "Журнал Раффа", "Весельчак" и прочие грошовые издания; чуть подальше британским диссидентам предлагались в виде духовной пищи портреты мало привлекательных личностей с факсимиле их преподобий Граймса Уопшота и Элиаса Хаула, а также трактаты, написанные первым из них, и проповеди, прочитанные вторым. Подальше небольшое окошко было сплошь завешано медалями и четками, безвкусными, в ярких красках и позолоте изображениями святых и полемическими богословскими брошюрками по пенсу или по девяти пенсов за дюжину, указующими правоверным католикам кратчайший способ расправы с протестантами; а в соседнем окне внимание привлекала проповедь "Откажись от ереси Рима", которую Джон Томас, лорд епископ Илингский, прочел на открытии колледжа в Шепердс-Буше. Нет, кажется, убеждения, для которого не нашлось бы места на тихой старой Патерностер-роу, под сенью собора св. Павла.

Пен разглядывал витрины и вывески, как человек, ожидающий свидания с дантистом, просматривает журналы в приемной. Он запомнил их на всю жизнь. Ему уже казалось, что Уорингтон никогда не придет. И в самом деле, тот ходатайствовал за своего друга довольно долго.

Если бы Пен услышал, как отозвался о нем Уорингтон, присущее ему самомнение раздулось бы неимоверно. Случилось так, что пока Уорингтон беседовал с мистером Хеком, в кабинет спустился сам мистер Бэкон, и Уорингтон, хорошо зная слабые струнки издателя, очень ловко сыграл на них. Начать с того, что прежде чем заговорить с Бэконом, он надел шляпу и уселся на стол. Бэкон бывал очень доволен, когда аристократы обходились с ним грубо, и переносил такое обхождение на своих подчиненных: так школьник передает бляху за проступок виновнику следующей шалости,

— Как! Вы не знаете мистера Пенденниса? — вопросил Уорингтон, — Мало вы, видно, вращаетесь в свете, иначе непременно бы о нем услышали. У него поместья на западе Англии, он принадлежит к одной из древнейших английских фамилий, связан узами родства с половиной нашей знати… лорду Понтипулу он тоже родня… в Оксбридже был среди первых; каждую неделю обедает в Гонт-Хаусе.

— Ах, батюшки! Что вы говорите, сэр! Нет, в самом деле?..

— Я как раз показывал мистеру Хеку стихи, которые он вчера вечером написал по моей просьбе в один присест; и Хек предлагает в уплату за эти стихи подарить ему экземпляр вашей книги, ну как ее, этой самой…

— Ах, батюшки! Этой самой? Да ну?

— "Весеннего альманаха", вот как она называется. Но вы же не воображаете, что мистер Артур Пенденнис мог пропустить обед в Гонт-Хаусе безвозмездно? Вам не хуже других известно, что светские люди требуют оплаты за свои труды.