История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 1) - [132]

— А у тебя есть свои, — мягко возразил Уорингтон. — Они легче и, может быть, поднимают выше. Те стихи и отрывки, что ты мне показывал, свидетельствуют о природном даре, а это в наши дни встречается редко. Нечего, нечего краснеть, притворщик несчастный! Ты сам уже десять лет в этом убежден. Думается мне, что в тебе горит священное пламя, пусть слабый, но подлинно поэтический огонек; а по сравнению с этим все наши керосиновые лампы — ничто, сколько их ни оправляй. Ты поэт, мои милый. — И Уорингтон хлопнул Пена по плечу своей мощной ладонью.

У Артура даже слезы выступили на глазах.

— Как ты добр ко мне! — сказал он.

— А это потому, что ты мне по душе, дружище. Мне было здорово тоскливо жить одному, и твоя физиономия сразу мне понравилась. Понравилось, как ты смеялся над этим безобидным снобом Лоутоном. Словом, не знаю почему, но так уж получилось. Я один на свете. Мне очень нужен был хороший товарищ. — И в темных глазах Уорингтона выразилась неизъяснимая доброта и грусть.

Увлеченный своими мыслями и похвалами друга, Пен не заметил этой печали.

— Спасибо тебе, Уорингтон, — проговорил он. — Спасибо за дружбу и… и за то, что ты сказал про меня. Мне и правда часто казалось, что я поэт. И я стану поэтом, я, пожалуй, и сейчас поэт, ты совершенно прав, хоть другие так и не считают. Тебе что понравилось, "Ариадна на острове Наксос" (я ее написал восемнадцати лет) или поэма на конкурс?

Уорингтон так и покатился со смеху.

— Ну и дурак! — выкрикнул он. — Да такого беспомощного, слезливого вздора, как твоя "Ариадна" я в жизни не читал. А поэма на конкурс до того напыщенная и слабая, что я решительно удивляюсь, как ей не присудили медаль. Ты что же, решил, что ты серьезный поэт, вознамерился переплюнуть Мильтона и Эсхила? Ты возомнил себя Пиндаром, безмозглый пигмей, и готов, как орел, владыка бурь, воспарить, взмахнув крылами, в беспредельную лазурь? Нет, мой милый, если хочешь знать мое мнение — тебе по силам написать журнальную статью и сочинить приятные стишки, но и только.

— Неправда! — вскричал Пен, вскакивая с места и топая ногой. — Клянусь, я тебе докажу, что способен на большее.

А Уорингтон в ответ только пуще смеялся и часто-часто попыхивал трубкой.

Возможность показать свое искусство представилась Пену довольно скоро. Известный издатель мистер Бэкон (в прошлом — "Бэкон и Бангэй") с Патерностер-роу, владелец "Юридического обозрения", в котором писал мистер Уорингтон, и ряда других столь же почтенных изданий, вдобавок еще ежегодно выпускал роскошно переплетенный том под названием "Весенний альманах", редактором коего была леди Вайолет Либас, а сотрудниками — не только самые видные, но и самые высокородные молодые поэты наших дней. В "Весеннем альманахе" (который с тех пор разделил участь других недолговечных весенних цветов) читатели впервые узрели стихи молодого лорда Додо, рыцарские баллады высокочтимого Перси Попджоя, снискавшие ему громкую славу, "Восточные газели" Бедуина Сэндса и многие другие произведения вашей знати. Сборник был богато иллюстрирован портретами царствующих особ и другими гравюрами в нежном и сладострастном духе; и поскольку изготовление гравюр требовало времени и их заказывали задолго вперед, получалось так, что не художники иллюстрировали стихи, а видные поэты писали стихи к картинкам.

Однажды, как раз перед выпуском этого альманаха, мистер Уорингтон зашел побеседовать с мистером Хеком, литературным редактором Бэкона (ибо последний, ничего не смысля в поэзии да и вообще в изящной словесности, благоразумно пользовался услугами профессионала). Итак, мистер Уорингтон, зайдя по своим делам в кабинет к мистеру Хеку, увидел на его столе кучу оттисков и гранок для "Весеннего альманаха" и: стал их просматривать.

Перси Попджой написал стихи к картинке под названием "Церковное крыльцо": молодая женщина с огромным молитвенником в руках спешит в церковь, а из-за выступа дома за ней следит глазами юноша в черном плаще. Картинка была очень мила; но Перси Попджою на этот раз изменил его могучий талант: он написал самые дрянные стихи, какие когда-либо выходили из-под пера молодого английского вельможи.

Читая их, Уорингтон громко смеялся; смеялся и мистер Хек, но лицо его было озабоченно.

— Стихи не годятся, — сказал он, — публика их не примет. У Бангэя выпускают отличную книгу, они там ставят на мисс Бэньян против нашей леди Вайолет. Титулов у нас, правда, больше… но стихи эти из ряда вон плохи. Это и сама леди Вайолет признала, но она занята — кончает собственное стихотворение. Что теперь делать — ума не приложу. Гравюру бросить нельзя хозяин заплатил за нее шестьдесят фунтов.

— Один мой знакомый мог бы, думаю, вас выручить, — сказал Уорингтон. Дайте мне оттиск, а завтра утром присылайте ко мне за стихами. Заплатите вы, конечно, хорошо?

— Конечно, — сказал мистер Хек, и Уорингтон, покончив со своим делом, возвратился домой и протянул оттиск Пену.

— Ну, малыш, вот тебе случай показать себя. Сочини-ка мне к этому стихи.

— Что такое? Церковное крыльцо… какая-то девица входит в церковь, а на нее пялит глаза подвыпивший молодой человек… Что с этим можно сделать, черт побери?