История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 1) - [125]

— Да, да, Молодчага Уорингтон, — подтвердил он. Я помню вас первокурсником. Вы, кажется, и меня перещеголяли.

— В колледже вас до сих пор вспоминают, — сказал Пен, всегда отдававший должное талантам и храбрости. — Билли Саймс — помните, тот лодочник, которого вы положили на лопатки, — только и мечтает о том, чтобы вы опять наведались в Оксбридж. И обе мисс Нотли, что торгуют галстуками…

— Тсс!.. Рад познакомиться, Пенденнис. Я много о вас слышал.

Молодые люди предались университетским воспоминаниям, и Пен, еще недавно задиравший нос перед Лоутоном и уверявший его, что не пьет за обедом портвейна, увидев, с каким удовольствием Уорингтон поглощает свою долю, не замедлил последовать его примеру, чем немало огорчил простодушного Лоутона. Покончив с обедом, Уорингтон спросил, как Пен думает провести вечер.

— Я хотел съездить домой переодеться, а потом в театр — послушать Гризи в "Норме".

— Вы сговорились с кем-нибудь там встретиться?

— Нет, думал только послушать оперу. Я очень люблю музыку.

— Тогда пойдем лучше ко мне, — предложил Уорингтон. — Выкурим по трубочке. Я живу рядом, в Лемб-Корте. Потолкуем о колледже, вспомним молодые годы.

Они ушли, и Лоутон проводил их печальным вздохом. Он знал, что Уорингтон — сын баронета, а любой аристократ внушал ему благоговение.

Пен и Уорингтон стали с этого вечера закадычными друзьями. Бодрость и обаятельность Уорингтона, его трезвый ум, грубоватое радушие и всегда готовая к услугам трубка сразу пленили Пена, и закусывать с другом в дешевом трактире оказалось куда приятнее, нежели обедать в парадном одиночестве среди вежливых и безмолвных членов клуба "Полиантус".

А вскоре Пен съехал с квартиры, в которую перебрался из гостиницы; он решил, что экономнее будет поселиться с Уорингтоном в Лемб-Корте и обставить пустовавшую там комнату. Нужно заметить, что Пен с необыкновенной легкостью предпринимал всякий шаг, суливший ему что-то новое и приятное. И теперь юный Пиджен и уборщица Фланаган служили верой и правдой как Уорингтону, так и Пену.

Глава XXX Старые и новые знакомые

Пен, вдохновленный мыслью, что узнает жизнь, побывал во многих уголках Лондона, пользующихся сомнительной славой. Ему нравилось общаться со всякого рода людьми: он наблюдал грузчиков в кабаках, боксеров в харчевнях, добропорядочных горожан, развлекающихся в пригородах или на реке; и он охотно поболтал бы с знаменитыми карманниками или выпил бы кружку эля в компании громил и взломщиков, если бы случай свел его с этой братией. Он восхищался тем, как серьезно Уорингтон слушает россказни Любимца Татбери и Брайтонского Молодца в "Гербе Чемпиона" и какое участие принимает в грузчиках, собравшихся выпить у "Лисы под Горой". Уорингтон знал чуть ли не все питейные заведения Лондона и предместий и чуть ли не всех, кто проводил там время. Повсюду он был личным другом хозяина и хозяйки и одинаково желанным гостем в буфете и в распивочной. Он уверял, что здесь ему интереснее, нежели среди людей его собственного круга, чьи манеры претят ему, а разговор невыносимо скучен. "В обществе, — уверял он, — все на одно лицо, все одинаково одеваются, все пьют, едят и говорят одно и то же; один денди в клубе и выглядит и разговаривает в точности как другой; одна юная мисс на бале похожа на другую как две капли воды. А здесь встречаешь людей самобытных. Я люблю побеседовать с первым силачом Англии, или с человеком, который может всех в Англии перепить, или с шляпником, этим ярым республиканцем, который считает Тислвуда величайшей исторической личностью. Грог я предпочитаю кларету, а посыпанный песком пол в Карнаби-Маркет натертому до блеска паркету в Мэйфэре. Да, признаюсь, те, кто не вхож в "высший свет", мне более по душе".

Как видим, по своим общественным вкусам мистер Уорингтон был республиканец; беседуя с Джеком или Томом, он не допускал мысли, что в каком-то смысле он лучше их, хотя уважительное их обхождение втайне, возможно, и льстило ему.

Пен, как уже сказано, с великим восторгом и прилежанием сопровождал друга в его разнообразных походах. Но он был значительно моложе, а посему держался более надменно и чопорно: прямо-таки переодетый юный принц, посещающий бедняков во владениях своего августейшего родителя. В нем ценили наружность, хорошие манеры — сразу видно, что из господ. От него исходила милостивая доброта, царственное прямодушие и величавость, хотя отец его торговал припарками и унаследовать ему предстояло не престол, а всего лишь грошовое состояние. Когда нас возносят на такую высоту, мы с охотой этому поддаемся и всегда готовы восчувствовать свое превосходство над людьми, которые ничем нас не хуже. Высокомерная снисходительность Пена в эту пору его жизни была поистине восхитительна. У людей неглупых эта нахальная кичливость с годами проходит; но забавно наблюдать, как важничает умный и великодушный юноша — есть даже что-то умилительное в этом ребяческом недомыслии.

Итак, посвятив утро прилежному чтению, притом не одних лишь сухих юридических трактатов, но также трудов по истории и политике и романов, не менее необходимых для развития и просвещения молодых умов; уделив достаточно внимания изящной словесности, обозрениям, капитальным трудам по юриспруденции, а главное — газете, наши друзья замечали, что близится час обеда, и, подгоняемые голодом и желанием поразвлечься, выходили из дому с намерением провести остаток дня столь же приятно, но повеселее. Хорошо живется в двадцать четыре года, когда ум и тело равно здоровы и деятельны, когда жизнь еще внове и ты шагаешь по ней, окрыленный молодостью и чудесной способностью наслаждаться! Если впоследствии мы чувствуем себя молодыми, так только с товарищами тех давних лет; если напеваем в старости песни, так лишь те, что запомнились нам с той поры. Случается, что память воскрешает перед нами сплошной праздник, каким была тогда жизнь; но как зарос сорняками наш увеселительный сад, как облетели гирлянды, как поредели и состарились гости и сколько погасло огней! Седина подкралась к нам, как рассвет, — рассвет, и с ним головная боль. Радость уснула, не стерев со щек румян. Что ж, приятель, пойдем дальше при свете дня — трезвые и печальные, но не ожесточенные.