История пчел - [98]
— Вы слишком любили его, — сказала она.
— Разве можно любить слишком?
— Вы были такой же, как и все остальные родители. Хотели, чтобы у вашего ребенка было все.
— Да. Я хотела, чтобы у него было все.
— А это слишком много.
В какой-то миг, на секунду, мне могло почудиться, будто я понимаю. Но потом все превращалось в бессмыслицу, она произносила лишь слова, а мысли мои занимал Вей-Вень. Вей-Вень. Мой малыш.
Вчера она приходила в последний раз. Она сказала, что эта беседа — последняя. Мне пора возвращаться домой и забыть о собственной скорби. Передо мной стояли другие задачи. Сьяра хотела, чтобы я говорила. Рассказывала о Вей-Вене. О том, что пчелы вернулись. О нашей цели — моей и ее, о том, что мы начнем разводить их, культивировать, создадим все условия для того, чтобы все поскорее стало как прежде. Вей-Вень станет символом, сказала она. А я — скорбящей матерью, у которой хватило сил поднять голову и пожертвовать собственной скорбью ради других. Посмотрите: я потеряла все, и я иду вперед. Значит, у вас тоже получится. Она не оставила мне выбора, и я отчасти понимала почему. Я понимала, что она действует так, как должна. Как, по ее мнению, должна действовать. Сама же я сомневалась, сумею ли, получится ли у меня то, чего она требует.
Потому что кроме него ничто не имеет смысла. Его лицо. Наши лица — мое и Куаня, а между нами — Вей-Вень. Он смотрит на нас. Еще! Еще! Раз, два, три — прыг! И красный шарф, которым играет ветер.
Завтра я уеду. А Вей-Веня оставят здесь. Возможно, позже мне разрешат похоронить его. Но это уже неважно. Маленькое холодное тело, укрытое холодным одеялом, — это не он. Не таким было его лицо, которое я непрестанно пыталась вспомнить.
Я пододвинула тарелку пареньку:
— Вот, поешь.
Он с недоумением посмотрел на меня:
— А вы? Вообще есть не хотите?
— Нет. Я заказала это для тебя. (Парнишка нерешительно переступил с ноги на ногу.) Садись. — В моем голосе прозвучала мольба.
Он быстро выдвинул стул, подтянул к себе тарелку и, окинув ее почти счастливым взглядом, принялся жадно поедать рис. На него было приятно смотреть. Он жив — и я радовалась этому. Я сидела и глядела, как он, почти не жуя, глотает рис и тут же набивает рот снова. Утолив самый острый голод, парнишка чуть успокоился и, словно вспомнив о правилах приличия, стал есть медленней.
— Спасибо, — тихо поблагодарил он.
Я улыбнулась.
— Вы решили что-нибудь? — спросила я, дождавшись, когда он расправится с едой.
— Что именно?
— Как поступите дальше. Останетесь здесь?
— Не знаю. — Он уставился в поверхность стола. — Я знаю только, что папа каждый день раскаивается, что остался. Мы думали, что здесь с нами ничего плохого не случится, что наше место именно тут, но потом все изменилось. Сейчас вся наша жизнь — сплошное расстройство.
— Может, вам стоит переехать?
— Куда? Денег у нас нет, и ехать тоже некуда.
Меня вновь накрыло бессилие. И тут я тоже не в силах ничего изменить.
Хотя нет. Здесь еще не все потеряно. Кое-что предпринять я все же могу и, возможно, сумею кому-то помочь.
Я подняла голову:
— Поехали со мной.
— О чем вы? — Он недоверчиво смотрел на меня.
— Я уезжаю. Поехали со мной.
— Вы возвращаетесь домой?
— Да. Я еду домой.
— Но… нам же нельзя — они не позволят. И работа… Там найдется для нас работа?
— Я помогу вам, обещаю.
— А с едой там как?
— Лучше, чем здесь.
— Вон оно что… — Он отложил палочки. На тарелке лежало одинокое рисовое зернышко. Заметив его, паренек взялся было за палочки, но перехватил мой взгляд и быстро вернул их на место.
— У вас нет выбора, — тихо сказала я. — Здесь вы умрете.
— Да какая разница? — Он отвел глаза, в голосе его я услышала отчаянье.
— Что ты такое говоришь? — выдавила я. Нет, только не он, нельзя, он еще совсем молодой.
— Какая разница, что с нами будет? — пробормотал он, не глядя на меня. — Со мной, с отцом… Какая разница, где мы живем? Здесь, вместе. Или поодиночке. Все это неважно. — Голос у него вдруг сел. Парнишка откашлялся. — Все это уже неважно. Неужели вы и сами не понимаете?
Ответ не придумывался. Он говорил то же, что и Ли Сьяра, но смысл выворачивался наизнанку. Каждый по отдельности, мы не имеем никакого значения. Но если она говорила о единстве, то он — об одиночестве.
Я встала. Хрупкая надежда, за которую я хваталась, грозила вот-вот разбиться. Стараясь не смотреть на парнишку, шагнула к двери.
— Собирайтесь, — тихо сказала я, — завтра уезжаем.
Я вытащила из шкафа сумку. Времени на сборы понадобилось совсем чуть-чуть. Одежда, туалетные принадлежности, вторая пара обуви. Я прошлась по комнате — убедиться, что ничего не забыла. И наткнулась на них. Книги. Они целую неделю здесь лежали, но я их не замечала, они превратились в часть комнаты. Книги громоздились стопкой на столе, и я не прикасалась к ним с того вечера, когда меня увезли в Комитет, я так и не открыла ни одной из них, зная, что слова, как и все прочее, теперь лишились смысла.
Надо вернуть их. Возможно, еще успею в библиотеку. Но ноги словно вросли в пол, я прижимала стопку книг к себе, ощущая липкую гладкость нижней обложки.
