История патристической философии - [357]
В X 1024В Кирилл сообщает нам, что Юлиан предполагал (фрагмент 82), что «спать при гробницах» (что являлось знаком религиозного почитания со стороны христиан гробниц мучеников) было орудием колдовства, вероятно, практиковавшегося апостолами после смерти их учителя. Кирилл отрицает подобную интерпретацию и обрашает сказание против Юлиана, утверждая, что такая практика, если уже на то пошло, дорога тем, кто поклоняется демонам. Для придания весомости своему возражению он цитирует Порфирия, начиная с 7 главы «Жизни Пифагора», где Порфирий основывается на авторитете Антифонта, излагающего свои представления в трактате «О жизни тех, кто отличился в добродетели», и кончая главой 11: «Пифагор проживал также рядом с египтянами, арабами, халдеями и евреями, от которых он исчерпывающим образом усвоил науку о сновидениях и первым стал практиковать предсказание будущего через воскурение благовоний».
Прибегание к колдовству подтверждается также другим знаменитым среди язычников персонажем, а именно Аполлонием Тианским: Филострат уведомляет нас касательно того, что «он стремится изукрасить жизнеописание Аполлония изысканным языком» (так и у Кирилла: 111 633D). Аполлоний якобы отправился в самые отдаленные пределы египетских Фив, и гимнософисты, с которыми он завязал в этой области дружеские отношения, были изощреннейшими знатоками магии; они умели исторгнуть человеческие слова даже из деревьев (III 636А).
Затем (X 1027А) Кирилл сообщает нам, что в «Жизни Пифагора» (главы 16–17) Порфирий утверждает, что Пифагор оставил одно свое надписание на могиле Аполлона в Дельфах, напоминая, что Аполлон был убит змеем Пифоном «и был погребен в том, что именуется “треножником”; это наименование проистекает от того факта, что три девственницы — дочери Триопа воспели погребальную песнь (θρήνος) в честь Аполлона >. Аналогичное и, несомненно, стихотворное надписание Пифагор оставил на горе Ида на Крите, где он видел могилу Зевса.
Наконец (а вернее, прежде всего), «История философии» Порфирия используется для доказательства апологетического порядка, связанного с вероятной близостью, наличествующей между Платоном и христианским учением: но этот столь общирный вопрос мы должны рассмотреть позже.
Одно положение Порфирия, вероятно ведущее свое происхождение от «Против христиан», фиксируется в VIII 9 36D:
«Но, быть может, скажут те, кто занимает противоположную позицию: по какой причине Логос соделался человеком и снес восприятие плоти и скверны, которая в нас, несмотря на то что Ему было возможно и даже намного легче, если, как вы утверждаете, истинно то, что Он был Богом, простым мановением головы и Своей невыразимой силой преобразовать сердца тех, кто на земле, так чтобы они предпочли делать и мыслить Ему угодное и проводить жизнь любезным Богу образом?».
Это было типичное возражение язычников, направленное против домостроительства Божия: почему Бог отказался от непосредственного вмешательства, когда наши прародители подвергались опасности впасть в грех, будучи обмануты змием? Кирилл отвечает на это (937CD), что следовало сохранить свободу воли человека, как и всех разумных творений, включая и тех, которые на небе (то есть ангелов). Можно было бы упрекнуть Творца, если бы с самого начала Он позволил нам вести себя согласно свободе воли, а затем вмешался бы, чтобы принудить нас к послушанию Его закону.
Епископ Александрийский полагает, что можно обнаружить у наиболее авторитетных языческих мыслителей и особенно у троицы Платон — Плотин — Порфирий важное предвозвещение христианского учения.
«Итак, Плотин говорит относительно него (то есть относительно Ума), что он благ и что он происходит от Блага, и говорит он это, интерпретируя не столько свою собственную мысль, сколько мысль Платона: причина есть Ум. а отец Ума есть Благо, которое пребывает за пределами Ума и за пределами бытия; во многих местах, в свою очередь, Плотин говорит о том, что подлежащее относится и к Уму, и к идее, поскольку Платон знает, что от Блага происходит Ум, а от Ума — Дуща. Но эти рассуждения не новы и не порождены современным моментом: они были сформулированы много времени тому назад, однако не были прояснены, тогда как настоящие рассуждения суть истолкование давних рассуждений, поясняет Плотин».
В этом вопросе имеет особое значение использование метафизической концепции Порфирия. Несмотря на свою славу врага христиан, на деле Порфирий предоставил Кириллу различные концепции в области тринитарного богословия:
«Вопреки тому, что еще раньше Юлиана Порфирий ополчался против славы Божией, как это видно на примере его многочисленных рассуждений, я полагаю, что то, что он думал и писал, может способствовать обретению веры» (V 756В).
Это, несомненно, довольно интересное принципиальное утверждение. В первом из мест, которые мы рассмотрим (143 = фрагмент 15 Segonds; см. также I 47), мы читаем следующее:
«Платон выразил учение о Едином Боге. Ему не подходит никакое имя, Его неспособно уловить человеческое знание, а наименования, относимые к Нему, основаны на низших сущностях и обозначают Его не в собственном смысле слова. Но если, так или иначе, нужно дерзнуть сказать что–то о Нем, отталкиваясь от имен, которые у нас входу, надлежит соединить с Ним прежде всего наименование “Единое” и “Благо”. Ведь действительно, понятие “Единое” выявляет присущую Ему простоту природы — и, в силу этого, Его самодостаточность. Бог не нуждается ни в чем — ни в очертаниях, ни в сущности, ни в силе, ни в энергиях, но Он есть причина всего этого; а понятие “Благо” показывает нам, что от Него происходит все то, что является благим, в то время как другие посильно подражают Его свойствам, если можно так сказать, и благодаря этому обретают спасение».
Книга будет интересна всем, кто неравнодушен к мнению больших учёных о ценности Знания, о путях его расширения и качествах, необходимых первопроходцам науки. Но в первую очередь она адресована старшей школе для обучения искусству мышления на конкретных примерах. Эти примеры представляют собой адаптированные фрагменты из трудов, писем, дневниковых записей, публицистических статей учёных-классиков и учёных нашего времени, подобранные тематически. Прилагаются Словарь и иллюстрированный Указатель имён, с краткими сведениями о характерном в деятельности и личности всех упоминаемых учёных.
Монография посвящена одной из ключевых проблем глобализации – нарастающей этнокультурной фрагментации общества, идущей на фоне системного кризиса современных наций. Для объяснения этого явления предложена концепция этно– и нациогенеза, обосновывающая исторически длительное сосуществование этноса и нации, понимаемых как онтологически различные общности, в которых индивид участвует одновременно. Нация и этнос сосуществуют с момента возникновения ранних государств, отличаются механизмами социогенеза, динамикой развития и связаны с различными для нации и этноса сферами бытия.
Из кн.: Афонасин Е.В. Античный гностицизм. СПб, 2002, с. 321–340.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Впервые в науке об искусстве предпринимается попытка систематического анализа проблем интерпретации сакрального зодчества. В рамках общей герменевтики архитектуры выделяется иконографический подход и выявляются его основные варианты, представленные именами Й. Зауэра (символика Дома Божия), Э. Маля (архитектура как иероглиф священного), Р. Краутхаймера (собственно – иконография архитектурных архетипов), А. Грабара (архитектура как система семантических полей), Ф.-В. Дайхманна (символизм архитектуры как археологической предметности) и Ст.
Макс Нордау"Вырождение. Современные французы."Имя Макса Нордау (1849—1923) было популярно на Западе и в России в конце прошлого столетия. В главном своем сочинении «Вырождение» он, врач но образованию, ученик Ч. Ломброзо, предпринял оригинальную попытку интерпретации «заката Европы». Нордау возложил ответственность за эпоху декаданса на кумиров своего времени — Ф. Ницше, Л. Толстого, П. Верлена, О. Уайльда, прерафаэлитов и других, давая их творчеству парадоксальную характеристику. И, хотя его концепция подверглась жесткой критике, в каких-то моментах его видение цивилизации оказалось довольно точным.В книгу включены также очерки «Современные французы», где читатель познакомится с галереей литературных портретов, в частности Бальзака, Мишле, Мопассана и других писателей.Эти произведения издаются на русском языке впервые после почти столетнего перерыва.