История отравлений. Власть и яды - [5]

Кроме всего прочего, текст Плутарха позволяет нам оценить место отравления в иерархии преступлений. При этом, правда, надо иметь в виду, что греческий историк жил гораздо позже событий, о которых рассказывал. Итак, Плутарх оставил описание ужасной казни, которой подвергли сообщницу Парисатиды служанку Гигию. «Голову осужденного кладут на плоский камень и давят и бьют другим камнем до тех пор, пока не расплющат и череп, и лицо». Жестокость наказания отражала, по-видимому, ужас перед данной формой человекоубийства. Можно пофантазировать, что жуткая казнь происходила от связи отравления с предварительным замыслом. В таком случае наказывалась как раз та часть тела, в которой родилась идея злодеяния.

Применяли ли яд в греческом полисе?

Яд был известен греческой мифологии с незапамятных времен, задолго до Гомера. Причем лишь впоследствии слово pharmakon (яд) стало определяться средним родом. Изначально это понятие имело женскую природу. По смыслу оно сближалось со средневековой трактовкой библейской истории о первой отравительнице человечества— Еве. Как писал знаменитый религиозный деятель XI–XII вв. Жоффруа Вандомский, «этот проклятый пол первым делом отравил нашего прародителя».

В греческой мифологии отравительницей часто становилась царица, сохранявшая единство с силами природы. Именно эти силы управляли происходившими внутри женщины процессами (это проявлялось в менструальном цикле), что позволяло ей овладеть искусством приготовления ядов. Она применяла свои знания в политических целях, но вполне могла руководствоваться и другими мотивами, связанными с чувствами. Когда историк 1 в. до н. э. Диодор Сицилийский выводил фигуру Гекаты, жены царя Колхиды, он воспроизводил древнюю традицию. Жители Колхиды засевали луга ядовитыми растениями. Геката «открыла» сильный растительный яд — аконит. Опробовав его на чужестранцах, женщина решила отравить своего отца. Этой наукой владела и сестра мужа Гекаты, волшебница Кирка. Выданная замуж за царя скифов, она отравила его, дабы царствовать самостоятельно. Дочь Гекаты, знаменитая Медея, вышла замуж за Ясона, царя Фессалии, страны, в которой тоже хорошо росли токсичные растения. Когда Ясон изменил супруге, она послала сопернице отравленное платье. Затем Медея вновь вышла замуж за афинянина Эгея и попыталась отравить его сына Тезея, дабы обеспечить наследство собственному сыну Меду. На этот раз, впрочем, злодеяние не удалось.

Разумеется, во всех изложенных примерах использование яда обусловливалось бушеванием страстей. Вместе с тем оно неизменно связывается с фигурой царицы, которую обуревала жажда власти. Жертвами же отравлений становились мужчины, являвшиеся легитимными носителями власти и могущества. Утоляя свою страсть, женщины демонстрировали силу, которая определялась не оружием, а гораздо более таинственным действием яда. Возникала традиция, передававшаяся из века в век: традиция страха перед этой силой, смешанного, однако, с восхищением. В XIV в. итальянский гуманист Боккаччо написал знаменитый трактат о прославленных женщинах. В нем шла речь и о Медее, великолепной «мастерице приготовления ядов». Около 1400 г. о том же, возможно из женской солидарности, писала Кристина Пизанская, называвшая Медею «женщиной глубоких знаний».

Каждый знает, что классическая Греция начинается с Гомера. Его персонажи воплощают высокие ценности и несут в себе героическое начало. Могли ли они поддаться искушению использования низменного средства для достижения своих целей, в первую очередь военных? На этот вопрос приходится дать положительный ответ. Одиссей отправляется в страну Эфиру, расположенную неподалеку от Эпира, за ядом для своих бронзовых стрел (Одиссея, 1, 254–260). Женихи подозревают Телемаха в том, «что богатую землю Эфиру / Он посетит, что, добывши там яду, смертельного людям, / Здесь отравит им кратеры и разом нас всех уничтожит» (Одиссея, 11, 328–330).

Не будем забывать что слово токсичный происходит от греческого toxon, что означает стрела. Тем не менее отравление метательного оружия и стрел, согласно гомеровскому тексту, не было угодно богам и, как правило, с презрением оставлялось варварам: кельтам, скифам или гетам. Об этом говорил Аристотель, а потом Страбон. У последнего есть рассказ о ядовитом дереве, похожем на фиговое. Оно росло в Кельтике, и бел- ги смазывали его соком свои стрелы. Подобные обыкновения греки изображали, так сказать, «извне». Римский историк 1 в. н. э. Квинт Курций Руф писал об употреблении отравленных стрел индийцами против войск Александра Македонского. А вот живший примерно в то же время Плиний Старший клеймил это человеческое изобретение уже не только у варваров.

На самом деле употребление яда или, по крайней мере, обвинения в его употреблении вполне могли иметь место во внутренней борьбе в греческом мире. У Фукидида в Пелопоннесской войне (11, 48) есть рассказ об эпидемии 430 г. до н. э. в Афинах. Тогда распространился слух, что ее вызвали лакедемоняне, которые отравляли колодцы. Историк объяснял, что это неправда, на самом деле эпидемия пришла из Эфиопии и Египта. Однако подобное обвинение весьма показательно и будет повторяться в истории многократно. Перед лицом необъяснимого события очень удобно дискредитировать противника, приписывая ему одновременно и слабость, и подлость. Он жалок, поскольку не может одержать победу силой оружия, и низок, поскольку использует губительное, коварное и жестокое средство против всего населения враждебной ему страны.