История ордена тамплиеров (La Vie des Templiers) - [109]
Напротив, от начала и до конца протоколов допросов каждый тамплиер заверяет, что он мог говорить богопротивное устами, но не сердцем, что плевал на землю, а не на Крест, что он добрый христианин и верит, что и его братья таковы же. Все они признают церковные таинства; ни один не получал секретных наставлений. Ногаре изменял и мало-помалу усиливал свои обвинения, добавив содомию и черную магию к ереси, в которой обвинял Бонифация VIII. Идол, казавшийся поначалу обычной риторической фигурой, — «они променяли свою славу на золотого тельца и приносили жертву идолам», — становится центром культа, подобного шабашам ведьм. Но тут уже инквизиторы не последовали за Ногаре. Четыре главных пункта обвинения, сформулированные изначально, остались единственными, которые за ними числились.[539] Из того, что инквизиция отказалась вменить в вину тамплиерам какую-либо определенную ересь, предполагаемое их отступничество предстает бессмысленным, абсурдным в прямом смысле слова: они произносят заведомо ложное отречение от Бога и, плача, плюют на Крест, который протягивает им стенающий командор. Так или иначе, ни один свидетель не выглядит исповедующим иную веру, не обнаружено даже следов тайной доктрины. Под конец те, кто восходит на костер, умирают, провозглашая свою веру в Бога.
Тем не менее совокупность обвинений включала существенный аспект: существование упрощенной исповеди, возлагавшей ответственность то на орден в целом, то на командоров, которые председательствовали на церемонии вступления в орден, что наполовину извиняло запуганных вступающих, — то на умерших, поскольку факты, о которых расспрашивали узников, восходили ко времени двадцати- или тридцатилетней давности. Одним ударом узаконивали упразднение ордена Храма, представив его полностью развращенным, а потому неисправимым и должным исчезнуть.
Однако чем дальше по времени отстояли подобные извращения, тем более невероятными они казались, поскольку вменить их требовалось таким людям, как Амальрику де Ла Рошу, известному своей набожностью и порядочностью, другу и слуге Людовика Святого и папы Урбана IV; или такому осмотрительному, пользовавшемуся весьма высокой репутацией дипломату, каким был Ронслен де Фос. Можно также обратить внимание на тот факт, что Гийом де Боже провел на Западе два года после своего избрания в 1272 г. и посетил все командорства Франции, Испании и Англии. Никто во время процесса не посмел посягнуть на его память. Если приписываемая тамплиерам практика действительно распространилась во Франции, разве не нашлось бы кого-нибудь, чтобы покаяться или пожаловаться ему на нее? Секрет капитула не имел силы перед магистром, который на одном капитуле мог заставить говорить о том, что было сказано или проделано на другом, и даже пользовавшимся правом действовать, вовсе не советуясь с капитулом, согласно мнению своего совета.
К концу ноября великий инквизитор опросил сто сорок тамплиеров, — как рыцарей, так и сержантов, — из которых сто тридцать четыре признались по двум, трем или четырем главным пунктам обвинения. Среди тех, кто видел идола или поклонялся ему, — Гуго де Перо, признание которого, датированное 9 ноября, распространяется почти на все обвинения вплоть до самых гнусных. Смотритель сознался другу, встреченному в Курии в начале октября, «что орден Храма был обвинен в некоторых вещах перед Папой и королем, а что до него, то он очень хочет спасти собственную жизнь, если сможет».[540]
В это время во всех бальяжах и сенешальствах королевства подобными допросами занимались сборные комиссии, составленные из братьев-доминиканцев и рыцарей или сержантов короля. Известно совсем немного подробностей, а протоколы касаются лишь небольшого числа тамплиеров; донесения отправили Ногаре его друзья, которые поторопились сообщить ему о первых результатах. Следует помнить, что до настоящего времени дошли только признания; за небольшим исключением только их и записывали. Однако известно, что были и сопротивлявшиеся: те, кто до конца отказывался предать свой орден; те, кто, рискуя жизнью, отказывался от признаний; те, кто повесился в темнице из страха уступить под пыткой, и много других, умерших от мучений и истощения, лишенных церковного предсмертного покаяния — тридцать шесть тамплиеров скончалось в Париже от пыток.
Папа узнал о происходившем только после ареста в Курии Гуго де Перо; Филипп Красивый не потрудился проинформировать об этом официально Климента V, и Папа колебался до 27 октября, прежде чем написать королю. Тогда он сделал это в тоне сурового упрека, однако жесткость письма была сведена на нет выбором послов, — кардиналов Этьена де Сюизи и Беранже Фредоля, известных привязанностью к королю. Последующие переговоры будут идти через них.
Падение Моле и других великих бальи полностью изменило позицию папы Климента. 27 ноября он обнародовал буллу «Pastoralis praeeminentiae»[541], которой повелевал арестовать тамплиеров и завладеть их имуществом во всех странах, где был учрежден орден; в преамбулу принимались и включались объяснения, предоставленные Филиппом относительно первопричины процесса. Но Папа в полной мере заблуждался насчет последствий: булла отдавала орден и его имущество на растерзание светских властей и пробуждала алчность всех, кто надеялся принять участие в дележе добычи.
