История одной семьи - [62]

Мама посмотрела на него с нежностью:

— Наверное, трудно тебе приходилось.

Меня захлестнул гнев. Детство Алессандро по сравнению с нашим, моим и братьев, было замечательным. Мне было не в чем его обвинить, но я начинала испытывать беспокойство, которое не могла скрыть, желание обидеть Алессандро, и эти чувства не слабели на протяжении всего ужина.

— Конечно! — взорвалась я наконец. — Он жил в огромном доме с уборщицей. У него всегда была новая одежда, и каждое лето он проводил каникулы на вилле у моря. Ты права, мама, это, наверное, было очень трудное детство!

Я криво улыбнулась Алессандро, затем посмотрела на маму, которая, смутившись, начала ковыряться в тарелке. Внутри у меня начало расти неудовлетворенное желание, оно пузырилось в желудке — неугасимый огонь, голод, который не утолят и самые жаркие минуты любви. Я уже скучала по коже Микеле, жаждала снова ласкать ее, хотя не прикасалась к ней всего несколько часов. Я доедала ужин, почти не обращая внимания на беседу Алессандро с моими родителями. Иногда я чувствовала на себе его взгляд, но отворачивалась. Когда пришло время уходить, я проводила его до двери.

— Когда я снова увижу тебя? — спросил он, беря меня за руки.

Я ничего не имела против него — единственного парня, с которым мне удалось тесно пообщаться в лицее. Я всегда была замкнутой и, если замечала чей-то интерес к себе, изо всех сил старалась держать этого человека на расстоянии. Пусть Алессандро и нравился мне за интеллект, я не любила его. Снова увидев Микеле, я совсем запуталась.

— Мы не можем встречаться, Але. Ты не поймешь, но поверь мне, так лучше.

— Если это из-за того, что произошло у меня дома, клянусь, я буду осторожнее и больше не стану на тебя давить. Пожалуйста, Мария. Я хочу увидеть тебя снова.

— Ты ни в чем не виноват, дело не в тебе.

— Так в чем же?

Я отвела взгляд, пытаясь разом увидеть весь переулок, резкий ветер, который трепал голые деревья вдалеке, вокруг Швабского замка. И подумала, что в одном из тех домов, там, дальше, — он. И тогда я поняла, что готова сделать что угодно рада Микеле. Я вспомнила его руки, сильные, грубые, но такие нежные, когда они скользят по моему телу. Его глаза, всегда немного печальные, его хриплый страстный голос. Мое тело трепетало от огня, становящегося огнем женщины, и сладости чувства, которое все еще окрашивалось невинностью детства.

— Я влюблена в другого, — призналась я, глядя прямо в глаза Алессандро.

Он прикусил губу, пригладил волосы и поднял глаза к небу.

— Ты так уверена? Если ты с ним недавно познакомилась, то, возможно, ошибаешься.

Я не отводила взгляда: мне не хотелось причинить ему боль, но хотелось, чтобы он понял.

— Нет, я всегда знала его.

4

Я смотрела, как Алессандро шагает прочь по улице, вымощенной белыми камнями: одна рука в кармане брюк, другая нервно скользит по лицу к волосам, потом обратно. Когда я вернулась домой, по кухне разливались вкрадчивые звуки великолепной милонги. Папа слишком много выпил, и это привело его в хорошее расположение духа. Я узнала голос Чео Фелисиано, одного из любимых певцов отца. Эту запись, одну из немногих вещей, которую он в молодости привез из Венесуэлы, папа хранил как семейную реликвию. Она напоминала ему о юности, том времени, когда он много мечтал. Однажды отец рассказал нам, что в доме, где он жил с родителями, в Венесуэле, в маленьком городке Пуэрто-ла-Крус, у него было ротанговое кресло рядом с окном в той части дома, где сильнее всего ощущался ветер с океана, напротив зеленых пальмовых рощ. В конце каждого дня он садился в это кресло и наблюдал, как закат вспыхивает красным и оранжевым, а звуки кубинского сона или страстной румбы согревали сердце. Теперь, когда голос Чео Фелисиано эхом отзывался в комнате, они с мамой танцевали, ее губы касались папиного лба. Они выглядели странными, необычными, другими. Они ненавидели друг друга, любили друг друга, отталкивали друг друга и вновь бросались навстречу. Я закрыла глаза и позволила мелодии отрезать меня от мира. На мгновение я ощутила себя свободной, погрузилась в иное измерение, где все казалось возможным, даже то, что отец поймет мои чувства к Микеле. Потом музыка закончилась, папа пошел в спальню, мама радостно принялась за уборку, все еще напевая непонятные слова на корявом испанском.

— Так когда же вы с Алессандро еще раз встретитесь?

Я села у окна и уставилась на луну.

— Нет, мы больше не увидимся, мама. Я сказала ему, что между нами все кончено.

— Как «кончено»? Почему? — Мама уронила полотенце и оперлась ладонями о стол.

— Я не люблю его, вот и все.

— Но он хороший мальчик, — сказала она, — из хорошей семьи. Он может многое тебе дать.

— Мама, я не хочу больше об этом говорить.

Она подошла ко мне и подняла мне подбородок пальцами, заставив посмотреть ей в глаза.

— Это же не из-за Микеле Бескровного? Ты хочешь бросить Алессандро ради него?

Я по-прежнему смотрела на луну, убежденная, что наш разговор не приведет ни к чему хорошему.

— А разве ты не говорила, что некоторые жизни должны переплетаться? — сердито спросила я.

— Да, но я не говорила, что это всегда во благо. Послушай меня, Мария, я твоя мама и знаю, что для тебя лучше. С Микеле ты намучаешься. Я не спорю, он хороший мальчик, но яблоко от яблони недалеко падает.