История одной любви - [34]

— Мне очень не хотелось, чтобы он летел сегодня. Ведь была у него возможность побыть еще сутки дома. А я только вчера вернулась из Москвы. Из Звездного городка. Не успели даже поговорить. Подожди… кажется, звонят… Нет, показалось, — расстроенно сказала она.

Ехевед боялась, не случилось ли чего-либо с самолетом. Накануне террористы захватили аргентинский лайнер, в котором было больше ста пассажиров.

Несколько раз звонила в аэропорт и не могла дозвониться. Телефон был занят. Я старался ее успокоить, говорил, что сегодня она непременно получит добрые вести.

— Дай-то бог… Ну, рассказывай, что у тебя. Кое-что я, правда, знаю. Про твои успехи мне известно по пластинкам с твоими концертами. Мы их сразу же приобретаем. Ну, а во всем остальном? Ты все еще в Чите? Все еще один? — спросила она с участием. — До каких пор, Соля? Разве можно всегда жить так одиноко? Особенно в нашем возрасте… Неужели… — она хотела еще что-то сказать, но сама себя перебила: — Соля, может, ты позвонишь в аэропорт, а вдруг тебе посчастливится?

Она взяла с соседнего столика тюбик с валидолом и положила таблетку под язык. Вдруг в прихожей раздался продолжительный звонок. Побледнев еще больше, Ехевед вскочила, выбежала из комнаты и вскоре возвратилась, счастливая, с телеграммой в руках.

— Слава богу, от Геннадия, — радостно сказала она и, вынув изо рта еще не растаявшую таблетку, положила в пепельницу. — Приземлился благополучно…

Не только у нее, но и у меня словно камень свалился с плеч.

— Благополучно… — повторила она. — Больше ничего мне и не нужно. А я бог знает что передумала. Человеку без фантазии жить трудно, но с излишней фантазией еще труднее, — улыбнулась она. — Извини меня и расскажи, как выглядит Суламифь. В нее здесь были влюблены такие славные, интересные парни. Могла бы жить не в такой дали от нас. Я скучаю. Геннадий тоже скучает. Не может уже дождаться ее приезда. Хочется, чтобы она с мужем и нашим единственным внуком переехала сюда, надо ж иметь хоть немного радости от детей. С Суламифью давно не виделись, а Шолом… Она на мгновение замолчала, словно колебалась, говорить ли дальше. — Шолом доставляет нам огорчения… — Она пересела ближе ко мне. — Очень хотелось, чтобы ты его повидал. Он талантливый музыкант, красив, умен. Но ему пошел уже двадцать седьмой год, и ни за кем не ухаживает. Нет ни одной знакомой девушки, с которой бы он проводил время. О женитьбе и слушать не хочет. Так, бедный, разочаровался, — озабоченно говорила Ехевед. — Несколько лет Шолом дружил с Клементиной. Да что там дружил, они были влюблены друг в друга. Милая, скромная, красивая, она нравилась и мне и Геннадию Львовичу.

Из дальнейшего рассказа я узнал, что девушка эта стала своим, близким человеком в доме, особенно после того, как Шолома на год призвали в армию. Почти ежедневно бывала у них, ходила вместе с ними в театр, на концерты. Их до глубины души трогало то, что она каждый день писала Шолому в Венгрию, где он служил, нежные письма и каждый день получала такие же от него. И Ехевед, и Геннадий Львович относились к ней, как к родной дочери, — в Ленинграде у нее никого не было, родители жили в Ташкенте.

Уже договорились — как только Шолом вернется, они поженятся. Родители позаботились и о том, чтоб молодым было где жить. Однажды Ехевед и Геннадий Львович возвращались из универмага, где купили сыну и Клементине два красивых одеяла из верблюжьей шерсти, и увидели у Дворца бракосочетаний выстроившуюся шеренгу увитых лентами машин. Из первой выскочил жених в ярком клетчатом костюме, уже немолодой, сутулый человек, и протянул руку невесте. Придерживая длинное платье, на которое ниспадала фата, из такси вышла она… Клементина… невеста Шолома.

Ехевед и Геннадий Львович остолбенели. Не верили своим глазам. Ведь Клементина засыпала их сына любовными письмами, говорила и родителям, что умирает от тоски, ждет не дождется той счастливой минуты, когда он приедет…

Конечно, теперь Шолом травмирован. Травмирован настолько, что не верит ни одной девушке, ни с кем не встречается, замкнулся. А они, родители, это очень болезненно переживают.

— Что делать? — спрашивала Ехевед. — Может, ты поговоришь с ним? Ты для него более авторитетен, чем мы. Шойлик коллекционирует пластинки, на которых записаны концерты для виолончели в твоем исполнении. Кстати, в один из вечеров мы все в Звездном городке слушали по радио Пятую сонату Бетховена в твоем чудесном исполнении, и я вспомнила наш разговор у меня на крылечке, помнишь? Сколько лет прошло с тех пор? Более сорока. Я тебе тогда сказала, что уже наше поколение будет осваивать космос, что люди еще в этом столетии будут гулять, а может быть, и объясняться в любви не только под луной, но и на Луне. Ты не верил и смотрел на меня как на фантазерку. Еще увидишь, чего человек достигнет в ближайшем будущем! Он будет смотреть на наш мячик, на нашу Землю не только с Луны, но, очень возможно, и с Марса, и с других планет. Правда, заветное крылечко оттуда не увидишь… Ой, Соля, чуть не забыла! Угадай, с кем мы вспоминали наши места, наше крылечко? Ни за что не угадаешь, кого я встретила на Внуковском аэродроме! Твоего давнишнего друга. Пиню Швалба. С трудом узнала. Солидный. С лысинкой и брюшком. Он летел в Башкирию. Работает там на строительстве. А он меня узнал. Очень обрадовался. Рассказывал, что несколькими днями раньше побывал в нашем местечке, вернее, там, где оно было. На этом месте сейчас расположена огромная пасека, тьма разноцветных ульев. На том месте, где раньше жили люди, теперь — одни лишь пчелы. Наше крылечко стоит словно сторож. Над ним висит колокол. С крылечка видны поля цветущего клевера, которые окаймляют пчелиный городок.