История одного крестьянина. Том 2 - [150]

Вот, Мишель, кого выпускают на нас, чтобы вернуть нам нашего доброго короля и уничтожить свободу. Одержат ли люди верх над зверьми? В этом весь вопрос.

Наша бригада со вчерашнего дня стоит на позиции. Батарея потеряла двух лейтенантов, и Себастьен Фуа предложил повысить меня в чине. Думаю, что меня произведут, но мне как-то все равно: ведь по возрасту я уже имею право на отставку вчистую и, лишь только кампания кончится, намерен вернуться в деревню, — если, конечно, родине не будет ничего угрожать.

Дивизия Мортье, дивизия Сульта и еще несколько дивизий во главе с нашим главнокомандующим двинулись навстречу Суворову, этому святому Николаю, который решил перейти через Сен-Готард и, став во главе побитых нами армий, идти на Париж. Надеюсь, его хорошо встретят, и вы скоро об этом узнаете.

А засим, дорогой мой Мишель, целую вас всех: маленького Жан-Пьера, гражданку Маргариту, гражданина Шовеля и тебя, моего старого друга. Передай от меня всем моим друзьям и добрым патриотам привет и братские чувства.

Жан-Батист Сом».

Это письмо несказанно приободрило нас всех, а особенно Шовеля, который последнее время ходил точно в воду опущенный, — теперь энергия снова вернулась к нему. Он помчался в мэрию прочесть письмо властям, потом позвал к нам якобинцев — дядюшку Жана, Элофа Коллена, Манка, Женти и других, — и мы засиделись в тот вечер за столом до одиннадцатого часа.

Глава пятнадцатая

Через несколько дней мы узнали из парижских газет обо всем, что произошло после битвы под Цюрихом: о том, как Суворов перешел через Сен-Готардский перевал; об отступлении Гюдена; о том, как Лекурб защищал Чертов мост, а также мосты возле Урсерена, Вазена и Амштейгена; о том, какой сюрприз ждал Суворова на подступах к Альторфу, где выяснилось, что армии Корсакова, Готце и Елачича обращены в бегство, и какая ярость охватила его, когда он обнаружил, что окружен нашими войсками; узнали мы и о страшном отступлении русских через Шахенталь и Муттенталь, когда наши войска гнали их все дальше и дальше, и они шли по ужасающим дорогам, через ледники, оставляя за собой мертвых и раненых. Наконец Суворов с жалкими остатками своей армии прибыл в Куар, а Корсаков, потерпев окончательное поражение между Трюликоном и Рейном, перешел по мостам на другой берег, ища спасения в Германии. Мы одержали тут решающую победу, — еще бы: восемнадцать тысяч пленных, в том числе восемь тысяч раненых, которых русские вынуждены были бросить на произвол судьбы, сто пушек, тринадцать знамен, четыре пленных генерала, пять генералов убитых, и среди них главнокомандующий генерал Готце, взятие Сен-Готарда и Глариса, захваченных было неприятелем, — словом, много всего.

В тех же газетах говорилось о крупной победе, одержанной генералом Брюном над русскими и англичанами при Кастрикуме в Голландии. Да, теперь республика могла больше не опасаться своих врагов.

Но больше всего смеялся Шовель, увидев в тех же газетах всего две строчки, оповещавшие о возвращении генерала Бонапарта из Египта и о прибытии его во Фрежюс, где он высадился 17-го.

— Просчитался, голубчик! — сказал он. — Думал выступить в роли спасителя, а республика-то в нем и не нуждается. Вот он, наверно, досадует! Да и потом с него, думается, потребуют отчета: страна доверила ему свой лучший флот, тридцать пять тысяч закаленных солдат, пушки, снаряжение, множество всяких припасов, а он, видите ли, возвращается с пустыми руками и, как невинный младенец, говорит: «А все там осталось, можете поехать и убедиться!» Нет, это плохие шутки. Он показал себя в самом неприглядном свете и уж теперь-то народ, конечно, прозреет. Отцы и матери тех тридцати пяти тысяч солдат, которых он там бросил, спросят у него: «Что ты сделал с нашими детьми? Где они? Сам-то ты явился живой и невредимый, а ведь ты обещал вернуться вместе с ними и сказал, что после этой экспедиции у каждого будет по шесть десятин земли. Неужто ты бежал с поля боя, а их оставил погибать в песках?!» Как хотите, а ответ ему придется держать. Хоть наша Директория и наши Советы известны своей подлой трусостью, но теперь они будут говорить с ним твердо.

По правде сказать, мой тесть был прав. Бонапарт сам потом говорил, что если бы Клебер по своей воле, без разрешения вернулся из Египта, он велел бы арестовать его в Марселе, предал бы военному суду и расстрелял бы в двадцать четыре часа. А ведь Клебер не брал на себя никаких обязательств и не нес никакой ответственности. Бонапарт же сам принял решение об отъезде, даже не предупредив об этом Клебера, и в самую тяжелую минуту взвалил все на его плечи: он знал, что Клебер — человек великодушный и не откажет несчастным брошенным солдатам в помощи и ободрении. И тем не менее он расстрелял бы Клебера!.. И это говорит он, Бонапарт! Судите после этого сами, какое у этого человека было себялюбие, как он был несправедлив и жесток. Или он считал, что имеет право на большее, чем Клебер? Нет, но он знал, что во Франции никто, кроме него, не способен на такую варварскую жестокость и подлость, — в этом-то от начала до конца и заключалась вся его сила.