История одного крестьянина. Том 2 - [144]
— Все ясно. Раз ты, Шван, сделал прививки и все проверил, и эти два гражданина тоже, нечего и раздумывать. Теперь попробуем сделать прививки нашим детям. Что вы на это скажете?
При этом он посмотрел на нас. Маргарита побелела, как полотно, я же молча опустил голову. Немного погодя Маргарита спросила:
— А им будет больно?
— Нет, — ответил доктор Шван. — Мы им сделаем маленькую царапину на руке, чтобы туда попало немного коровьей оспы. Дети и не почувствуют.
Маргарита тотчас пошла за дочкой, которая спала в своей колыбельке, принесла малютку, поцеловала и передала Шовелю.
— Держи, отец, — сказала она, — раз ты в это веришь.
Тут я подумал о том, что болезнь уже перекинулась из Миттельброна в Красные Дома, и, решившись, отправился за сынишкой, который бегал по рынку. Правда, сердце у меня сжималось от страха.
— Пойдем-ка, Жан-Пьер, — сказал я, беря его за руку. Мне казалось, что я сейчас сойду с ума. Внизу, в читальне, Аннета на коленях у матери плакала и кричала вовсю. Войдя в комнату, я увидел, что она сидит до пояса голенькая и на ручке у нее возле плеча — капелька крови. Она потянулась ко мне, и я взял ее на руки.
— Может, нам не делать сейчас прививки Жан-Пьеру, — спросил я, — а подождать и посмотреть, что получится?
— Нет, — сказал Шовель. — Ну, в крайнем случае он заболеет оспой: хуже ведь ничего не может быть.
— Да что вы! — рассмеялся доктор Шван. — Можете не волноваться. Я ручаюсь, что все будет в порядке.
Малыш посмотрел на всех и вдруг спросил:
— А что со мной будут делать, дедушка?
— Ничего. Сними-ка курточку. Или, может, ты трусишь?
Но наш маленький Жан-Пьер был весь в деда: он молча снял курточку, и ему сделали прививку. Причем, он даже не отвернулся, а смотрел, как ему ее делали, — так, во всяком случае, рассказывала Маргарита, ибо я вышел из комнаты, ругая себя за то, что не воспротивился этим опытам. Я обзывал себя жестокосердным и целую неделю потом раскаивался в содеянном, виня во всем Шовеля, мою жену, весь белый свет, но вслух этого не говорил. Страх у меня прошел, лишь когда нарывы стали подсыхать. Маргарита тоже боялась, но и виду не подавала, чтобы не напугать меня еще больше. Наконец нарывы подсохли. Теперь я уже думал только об одном:
«Господи, хоть бы помогло!»
И не удивительно, что я так думал, ибо эпидемия уже бушевала у нас в городе. Покупатели, заходившие к нам в лавку, то и дело рассказывали:
«Оспа уже на такой-то улице… Она уже на такой-то площади… Столько-то солдат попало вчера в госпиталь… Еще столько-то людей заболело… Такой-то ребенок к вечеру непременно умрет…»
И так далее и тому подобное.
А я то и дело поглядывал на детей: они по-прежнему хорошо себя чувствовали, играли и смеялись. Оспа обошла весь наш квартал, но нас не тронула. В эту же пору получили мы письмо от Швана из Страсбурга: он писал, что ни один ребенок из тех, кому были сделаны прививки, не заболел. Тут уж мы так обрадовались, что и сказать нельзя. А папаша Шовель потерял сон и покой; он решил сделать прививки всем детям в нашей округе и сам отправился в Страсбург за вакциной.
Но не думайте, что так просто было уговорить людей делать прививки себе и детям. Народ легко верит всяким басням, которые ему рассказывают, и дает себя обмануть и обобрать, а вот поверить во что-то серьезное, что явно в его интересах, — ни за что не заставишь. И с прививками дело оказалось потруднее, чем с картофелем: хоть вся наша деревня и смеялась над дядюшкой Жаном, когда он стал сажать толстую бурую кожуру, но смеялась она всего-навсего год. А как все зацвело и потом с каждым ударом мотыги из земли стали выкапывать груды каких-то диковинных каштанов величиною с кулак, — все и признали, что Жан Леру, оказывается, не такой уж дурак! И на другой год все кинулись к нему за кожурой для посадки и тотчас забыли, какую великую услугу он оказал краю.
Но с прививками все обстояло иначе. Казалось, люди делали вам одолжение, соглашаясь послушать об этом благе, а тем более позволить, чтобы им сделали царапину и тем самым помогли избежать страшной болезни.
Признаюсь, я никогда не стал бы так стараться: если бы это дурачье вздумало смеяться надо мной, я бы тут же оставил их в покое.
А вот Шовель, сколько бы его ни оскорбляли, ни обзывали и ни отталкивали от себя мерзкие людишки, все это приписывал их невежеству и думал лишь о том, как бы побольше сделать прививок. И так он был этим увлечен, что даже устроил прием для желающих в нашей бывшей читальне, — отец Кристоф каждый день присылал к нему десятки людей. Ну и зрелище же это было — потеха, да и только! Мужчины и женщины, кормилицы с малыми детьми сидели рядами в комнате, и все кричали и говорили разом. Шовель стоял посредине и рассказывал о благостном действии коровьей оспы, и если ему удавалось кого-то уговорить, лицо его озарялось радостью. Он мигом шел за ланцетом, помогал людям снять блузу или куртку, делал прививку и говорил:
— Только смотрите не смажьте. Лучше забинтуйте руку. Завтра или послезавтра нарвет — днем раньше или позже, неважно. Потом нарыв подсохнет, тогда считайте, что от оспы вы спасены.
Если люди противились, он сердился, возмущался, а то принимался льстить, уговаривать, — словом, такое было впечатление, точно ему вменили в обязанность спасти от оспы наш край. Не раз я видел, как он войдет, бывало, в лавку, подбежит к конторке, возьмет монету в пятнадцать су и, сунув ее в руку какому-нибудь горемыке, скажет:
