История одного дня - [131]

^{Перевод Е. Терновской}

Иштван Берталан Старый кларнетист

Каждый год в день 7 ноября мне приходит на память история старого слепого кларнетиста. Его кларнет я и сейчас храню в деревянном футляре на шкафу. После смерти старика никто больше не играл на этом инструменте. И все же нельзя сказать, чтобы он навеки умолк. Тихими осенними вечерами, когда я бываю один дома и в памяти моей воскресают события детских лет, мне кажется, что я снова слышу чистые, звонкие звуки кларнета старого Кисела…

Странный человек был этот старик. Он был хром на одну ногу и когда выходил изредка из своей лачуги, то волочил по деревне пристегнутую к деревяшке искалеченную ногу. Под мышкой правой руки он держал костыль, в левой руке — белую палку. Одежда на нем была ветхая, вся в заплатах, но никогда не рваная. Седеющие волосы достигали до плеч, а лицо обрамляла борода, как у отшельника. Кожа на лице была у него точно собранный в складки пергамент: неумолимое время наложило на него глубокие борозды. За плечом у старика болталась пустая кошелка, бившая его по боку в такт прихрамывающей походке. Здоровая нога летом была обута в сандалий, а зимой укутана в мешковину. Издали каждый мог бы принять его за нищего, однако стоило старику подойти ближе, рука, готовая уже дать милостыню, невольно опускалась: гордая осанка, строгие черты лица слепого калеки внушали уважение. «Святой человек», — говорили о нем старухи. В 1944 году я вместе с большой группой ребят играл в «казаки-разбойники» на Главной улице, утопавшей в августовской пыли. В это время дядюшка Кисел как раз шел по деревне.

— Глянь-ка, цуцилист идет! — кивнул в его сторону сын сельского старосты Хайду.

— А что это такое? Что значит «цуцилист»? — наперебой спрашивали мы.

— А кто его знает! Отец говорит, что старый Кисел вовсе не святой человек, а самый настоящий цуцилист. И песни, что он наигрывает на кларнете, тоже цуцилистские…

Я долго ломал голову над тем, что может означать это таинственное слово. На другой день я спросил у своего отца. Он сказал, что я еще не дорос интересоваться такими вещами.

Недели через две мне велели отнести крольчиху к Ковачам. Весело насвистывая, я быстро шел по Главной улице и вдруг на одном из перекрестков столкнулся с дядюшкой Киселом. Испугавшись, я хотел посторониться, но старик от толчка выронил из руки палку. Я нагнулся, поднял ее и подал ему.

— Спасибо, мой мальчик, — сказал старик. Голос его звучал ласково и добродушно.

Мне пришелся по душе этот приветливый, ласковый тон — со мной не часто так разговаривали. На мгновение я остановился перед ним и уставился на него.

— Куда ты так сильно спешишь? — поинтересовался он.

— Вот… несу крольчиху… к Ковачам, — пролепетал я.

Своей загорелой рукой он потянулся к моей корзинке, ощупал в ней крольчиху и одобрительно сказал:

— Хороша… Она наверняка принесет много крольчат… А знаешь ли ты, какой у меня есть кролик-самец? Шиншиллово-серый.

— Шиншилловый? — переспросил я, вылупив удивленно глаза.

— Ага. Ну, пошли, тогда сам увидишь.

Я немного опешил. Ведь в деревне все знали, что Кисел давно уже никого к себе не приглашает. Я взял старика за руку и молча пошел с ним Только мы миновали несколько домов, как откуда-то появились два жандарма.

— Идут? — спросил старик.

— Жандармы, — ответил я.

Когда они проходили мимо нас, я громко и почтительно поприветствовал их, так как давно усвоил, что жандармы — это важные господа, а поэтому с ними следует почтительно здороваться. К моему удивлению, дядюшка Кисел молча шел дальше, хотя совершенно очевидно, что он слышал их гулкие шаги, шелест их одежды, может быть, даже шелест петушиных перьев на их шляпах.

— Вынюхивают, полицейские ищейки! — с ненавистью тихо произнес он.

Вскоре мы добрались до крайних домов деревни и вошли в сад дядюшки Кисела. Старик тотчас же замкнул дверцу калитки. Сказочный вид открылся передо мной. Окаймленный кустарником акации палисадник был настоящим волшебным садом. От калитки до маленького дома тянулся виноградник, высокие кусты которого образовывали как бы свод над узкой дорожкой. По обеим сторонам от нее стояли любовно ухоженные фруктовые деревья, ветви которых гнулись под тяжестью плодов. В конце лужайки дорожка раздваивалась, огибая большую цветочную клумбу. В центре клумбы на сложенном из камней холмике, покрытом мхом и увитом дикорастущими розами, стоял крохотный замок со многими башнями. Мое удивление еще более возросло, когда я рассмотрел сам домик старика. Он был построен из камней, самана, кусков жести и досок, а также хвороста, вмазанного в глину, и оставлял впечатление крайней бедности. В то же время все вокруг поражало своей красотой и необычностью.

Старик уверенно двигался по саду, словно позабыв о своей слепоте. Рядом с домиком выстроились маленькие сараюшки и клетки, в которых помещались кролики и такие животные, каких я до этого видел только на картинках в наших школьных учебниках: белка, лиса, павлин, фазан, морская свинка, ёж, белые мышки.

В моей памяти надолго сохранилось это посещение; в течение нескольких дней я только и думал о странном старике и о его «Волшебном саде».