История о кошке: чёрная. Семья Цубасы - [7]

– Верно. Карен-тян ненавидит белый. Когда мы обсуждали это, она сказала: «Я ненавижу белый, потому что он выглядит слишком серьёзно».

– О как.

Она не переносит серьёзность.

Впрочем, она в том самом возрасте, когда хочется быть не как все.

Она строит из себя защитницу правосудия, но именно в этом она обычная ученица третьего класса средней школы.

Однако.

– Боже мой, вы обе такие дети. Вы связаны стереотипными системами ценностей. Почему вы так медленно соображаете? Считать белый серьёзным – ничуть не меньшее предубеждение, чем считать чёрный – эротичным.

– Что? Говоришь, белый – несерьёзный? Убью.

– Почему ты так быстро срываешься на своего брата? Я не об этом. Я говорю о том, что неважно, какого цвета бельё ты наденешь, в конечном счёте, серьёзность рождается из…

Я начал говорить.

И внезапно натолкнулся на неё.

Нет… это она на меня навалилась.

На проблему, которая в течение этого месяца безостановочно продолжала влиять на меня – предубеждение, из-за которого я продолжал страдать и с которым не мог ничего поделать.

Наконец, прямо сейчас у нас с Цукихи завязалась вполне подходящая беседа, и я могу попробовать обсудить свою проблему с ней – вот что на меня натолкнулось.

– Хм? Что? Брат. Рождается из чего?

– А, ничего. Я говорил, серьёзность рождается из личности. Другими словами, серьёзный, невинный и чистый человек может носить хоть чёрное, хоть белое, и всё равно он останется серьёзным, невинным и чистым.

– Хм. Прям как я сейчас!

– Думай как хочешь.

Я бы сказал, что всё совсем наоборот. Промах на 180 градусов.

Она была чудесной сестрой, которая не слышала ничего из того, что я говорил.

Хотя именно потому, что она была такой сестрой, у неё было очень удобно консультироваться. Я мог сказать что угодно, а завтра она уже и не вспомнит об этом.

– Цукихи-тян, хватит про трусики.

– А? Уже всё?

– Тот разворот давно закончился.

Вообще-то, мы разошлись.

Я уверен, многие прислушались к замечанию Цукихи, перевернули страницу и опешили оттого, то мы всё ещё говорим про трусики.

Всё хорошо.

Всем же нравится обсуждать трусики?

– Девочка во время полового созревания не должна кричать «трусики, трусики».

– Э? Брат, хочешь сказать, ты один из них?

Цукихи скорчила такую физиономию, будто я её предал.

Жестоко предал.

Как говорится, поматросил и бросил.

Однако это предательство было лишь антрактом перед сменой темы, так что я хотел бы, чтобы вы на это закрыли глаза.

– Вместо того, чтобы говорить о трусиках, поговорим о любви, Цукихи-тян.

– Любви?

Цукихи нахмурила брови. Она была недовольна.

– Ни за что. Хочу продолжать говорить про трусики.

Цукихи упала на спину и как будто поплыла, размахивая конечностями.

Это даже не плавание на татами [10], это плавание на кровати.

Забудем обо мне. Будет печально, если такую юную девушку, как Цукихи, неправильно поймут, так что позвольте её брату добавить ещё одно замечание. Я бы хотел подчеркнуть ещё раз, что для неё разговор про трусики не имел никакого глубинного смысла, это была просто беседа о моде, включающая в себя обсуждение нижнего белья.

– Заткнись. Мы говорим о любви. И оденься без лишнего шума.

– Сам одевайся.

– Хорошо.

Не нужно было мне говорить этого.

По правилам дома, этот инцидент был мелочью и в пределах допустимого, но картинка полуголого брата и сестры в одном белье внутри маленькой комнаты определённо не способствовала повышению моего положения в обществе.

А занавески никто и не подумал закрыть.

И я, и Цукихи-тян встали, чтобы одеться. Цукихи снова надела юката, а я продолжил переодеваться в домашнюю одежду.

Когда ты одет, обнажить сердце невозможно, но сейчас я правда выговорюсь.

Суицидальный разговор.

Я сел также, как и раньше.

Словно уловив мои мысли, Цукихи тоже уселась на кровать, скрестив ноги, прямо напротив меня.

…Не связанное замечание: не думаю, что многие девушки могут сидеть, скрестив ноги, наверное, это зависит от скелета.

За это Цукихи можно было похвалить, хотя благодарить стоило ее мягкое тело. Она не тренировала его, как Карен, она была такой податливой от рождения, будто часть её тела была жидкой.

– Ты мягкая, как макаронина.

– Брат, не лучше ли сказать «как зефир»?

«Зачем ты мешаешь известное блюдо с неизвестным?» – спросила Цукихи.

Идеальная контратака.

Ну, вообще-то, мягкость мяса к мягкости суставов никакого отношения не имеет.

Видимо, разница между мужчинами и женщинами заключалась в вопросе манер.

– Так ты хотел поговорить о любви, брат?

– Вообще-то, не о любви, а о чём-то, что может быть любовью.

– Хм? Что-то, что может быть любовью? Что несёт этот человек. Брат, ты умираешь?

– Не желай мне смерти. Я могу спросить об этом только тебя, потому что у тебя в средней школе уже есть парень, и вероятно, ты ветеран в раздаче любовных советов окружающим.

– Спросил бы Карен-тян. У неё тоже есть парень в средней школе, и она тоже даёт кучу любовных советов друзьям. Она тоже ветеран.

– Мне не о чем говорить с этой дурой, – чётко сказал я.

Это был голос, лишённый сомнения.

– Неважно, сколько этой в буквальном смысле закалённой боями женщине в спортивном костюме задавали вопросов, она же всё равно обращалась к тебе?

– Вовсе нет. Ты очень ошибаешься, если думаешь, что Карен-тян – обычный драчун, повёрнутый на насилии. Она умеет давать настоящие любовные советы. Правда, они всегда приводят к неудачам.