История Ности-младшего и Марии Tоот - [146]

Фери выпрыгнул из экипажа, осмотрел мост, поговорил с факельщиками, потом обратился к Мари:

— Мы попали в беду, мост ремонтируют, мы не сможем перебраться на ту сторону. Что ж нам теперь делать? Мост будет готов только завтра утром.

— Не знаю, — дрожа, с запинкой проговорила Мари. Свет факелов падал на ее лицо. Оно было белым, как у покойницы. Фери снова сел в карету.

— В Мезерне! — решительно приказал он кучеру. Упряжка повернула и съехала на дорогу, пересекавшую луга.

— Куда мы едем? — замирающим голосом спросила Мари. — Что со мной будет?

— Мы едем в Мезерне.

— Я хочу домой! — вдруг энергично и упрямо ответила она, взмахнув в воздухе муфтой.

— Но нельзя ведь, мы же не умеем летать. Вы сами видели.

— Тогда я выпрыгну из кареты и пойду куда глаза глядят, — строптиво воскликнула она и начала было выбираться, даже вытащила уже одну ножку из теплого мешка.

— Мари! — умолял Ности, взяв ее за руку. — Послушайте…

— Нет, нет! — Она вырвала руку.

— Делайте потом, что хотите, но прошу вас, сначала выслушайте.

— Ну, хорошо, говорите!

— Я везу вас в Мезерне потому, что вы утомлены, а мы ближе всего к Мезерне.

— Но что я буду делать в Мезерне?

— Именно это я и хочу сказать. В Мезерне вы будете у себя дома. Там доктор Пазмар, там санаторий вашего отца, у него есть там своя комната, кровать. Доктор Пазмар тотчас велит натопить, и вы сможете спокойно провести остаток ночи, она и так уж почти кончилась, а утром починят мост, и вы поедете домой. Словом, вы выспитесь под кровом собственного отца, а я отвезу Пазмара к тете Мали, как мне было поручено. Объяснение немного успокоило Мари, она тихонько опустилась на место.

— Теперь вы успокоились? — кротко спросил Фери.

— Простите мое несколько странное поведение, но, видите ли, вся эта история так замутила мою бедную голову, что мне оставалось лишь поверить в то, что говорил отец…

— Обо мне? Она грустно кивнула головой.

— Что он сказал?

— Сказал, что вы бесчестный человек и. никогда не станете моим мужем. Тут силы оставили ее, и она заплакала.

Фери вздрогнул и больше не произнес ни слова. Голова его упала на грудь, несколько минут он раздумывал, не выпрыгнуть ли ему из коляски и отправиться куда глаза глядят, чтобы даже имя его было здесь позабыто.

Шалая ночная птица летела на свет каретного фонаря, но стремительная четверка лошадей уносила фонарь все дальше, и потерявший направление филин, натолкнулся на голову Фери, коснулся распростертыми крылами его шляпы и призрачно заклекотал: кувик, кувик!

ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА Скандал

В два часа пополуночи доктора Пазмара, шившего против «Святого Себастьяна», потревожил стуком Бубеник, пусть, мол, доктор поскорее выйдет, на улице его ожидают барышня Мари и его высокоблагородие господин Ференц Ности, и пусть доктор вынесет ключ от комнаты господина Тоота, барышня там спать будет (через рекеттешский мост нельзя' на тот берег перебраться), и еще пускай свою шубу да бурки захватит, потому что придется в Воглань ехать, ее превосходительство госпожа Хомлоди занемогла.

Пока доктор натягивал на себя одежду, события и их причины постепенно прояснялись для него, и, уже полностью информированный, он прошаркал к карете в своих бурках.

— Заходите, заходите, барышня. Ничего, ничего, вы в хорошее место попали. Вы здесь у себя дома. Но где ж это видано! Чтоб ему пусто было, комитату проклятому! Неужто днем мост починить не могли? Сейчас я поддам жару. Не комитату, конечно, хотя и ему бы не помешало, а в комнату. Вы совсем измучены, не правда ли? Как же, как же! Этот Апафи всегда пьяницей был, и теперь от него одни неприятности. Ах, вот как?

Значит, генеральная репетиция живых картин была? Чтоб им пусто было, этим живым картинам! А что с госпожой Хомлоди? Судороги? Так ей и надо, живая, ровно ртуть, носится вечно, бегает, ну и простужается. Тут ступеньки, барышня. Пожалуйста, обопритесь на меня. Стой, вот мы и на месте. Господину исправнику оно знакомо. И он тут не раз ночевал.

Доктор отпер дверь и зажег свечу. Комната выглядела приветливой. На вешалке висели пиджаки старого Тоота. На письменном столе разложены были сочинения Иошики, Кеменя, Йокаи[135], там же лежал и домашний колпак, который три года назад Мари связала отцу на рождество, и вышивка на вешалке для полотенец у умывальника тоже ее работы; да, она и в самом деле здесь дома. В левом углу предлагала свои услуги белоснежная постель, у двери стояла приземистая железная печка, и даже спички были приготовлены.

— Нагнитесь, Бубеник, разожгите.

Огонь сразу охватил сухое дерево, оно начало потрескивать, искриться, потом жаловаться и ворчать. Языки пламени сначала — с шипеньем лизали дрова, растягиваясь, будто синие червяки, наконец, постепенно продвигаясь, осилили поленья и с треском, торжествующе гудя, забушевали в печке. Доктор тем временем поджег спирт под самоваром, согрел для Мари чай; комната повеселела, а Мари немного пришла в себя и даже заулыбалась. А когда Ности стал поторапливать доктора, говоря, что им пора, что tante Мали ждет не дождется их в Воглани, Мари сама начала подталкивать Пазмара к двери, уговаривая поскорее ехать, ведь она-то чувствует себя совсем хорошо.