История моего безумия - [2]

Я подошел, подал ей стакан, предложил выпить.

– Может, произнесешь тост? – спросила она. Ее явно позабавило мое нахальство.

– За нашу встречу… Нашу любовь… За наших будущих детей.

Скажете, молодой соблазнитель решил выпендриться, блеснуть остроумием? Ничего подобного! Я сказал, что думал.

До того дня мысли о любви нагоняли на меня тоску и тревогу. Наверное, потому, что единственную женщину, которую я любил, увезли на «Скорой», и она так и не вернулась. Мне потом объяснили, что мама нуждалась в лечении и постоянном наблюдении, что ее психика была не в лучшем состоянии, но я все равно чувствовал себя брошенным. «Она вернется», – пообещали взявшие меня к себе бабушка с дедушкой. Но мама окуклилась в своем безумии и однажды сама положила ему конец – вместе с жизнью. Никто не счел нужным просветить меня насчет характера ее болезни и способа самоубийства. С тех самых пор я начал питать к женской половине человечества влечение, граничащее с зачарованностью и недоверием, а если кто-то признавался мне в любви, сразу пугался. Любовь ассоциировалась у меня с разлукой и смертью, и до встречи с Даной я не имел ни малейшего желания проверять, насколько это справедливо. В ее глазах я увидел ту мягкую силу, которой наделены женщины, точно знающие, что их ждет в жизни. Безмятежность Даны попала в унисон с моим желанием найти брод на опасном пути к будущему. На следующий день она пришла ко мне в гости, а через неделю переехала с вещами. Не припомню, чтобы у нас возникла хоть тень сомнения. Все было просто и ясно: впереди долгая счастливая жизнь.

Как-то раз, еще в детстве, я спросил деда, как узнать в женщине «ту самую, единственную». Он задумчиво потер подбородок (его позабавила моя серьезность) и сказал – без тени улыбки, осознавая всю важность обмена опытом между поколениями: «Нужно задать себе три вопроса. Первый: она добра? Понимаешь, малыш, злыдни – как медленно действующая отрава – помереть не помрешь, но мучиться будешь всю жизнь. Женская злоба, кстати, может зваться ревностью или капризом. Идем дальше… Хочешь ли ты, чтобы она стала матерью твоих детей? Всегда помни, в тебе заложена такая сильная любовь к тем, кто однажды будет называть тебя папой, что ты не доверишь их недостойной женщине. Ну и последнее: смогу я стариться рядом с ней, не стесняясь собственной немощи? Если мужчина покидает этот мир раньше женщины, она должна помнить не дряхлого, выжившего из ума старикашку, а человека, которого любила. Ответишь «да» на все три вопроса – без промедления предлагай руку и сердце».

Дана сделала меня счастливым, у нас родилась дочь, и мы наверняка состарились бы вместе… не стань я писателем.

Глава 2

«У каждого свой Эверест». Мудрая мысль, и не важно, кто ее высказал. Построить дом, совершить кругосветное путешествие, прыгнуть с парашютом, осилить Путь Святого Иакова[1], отправиться в паломничество в Иерусалим или Мекку, спеть на публике. У всех есть заветный план, чья грандиозность кроется в сложности. Его невозможно осуществить быстро, и мы говорим себе – все не вдруг, потом, когда появятся время, деньги и мужество…

Я с детства лелеял мечту написать роман. Не сделаться писателем, чтобы мои книги стояли на полках магазинов, а попытаться сочинить историю, придумать персонажей, обуздать слова, чтобы выразить ими всю гамму чувств. Я вырос в Лоуэлле, штат Массачусетс, в одном из скромных кварталов, где селились рабочие текстильных предприятий, пока из-за кризиса производство не перевели на юг. Дома из красного кирпича не слишком оживляли унылый городской пейзаж, но для меня Лоуэлл был наделен особым очарованием: здесь родился Джек Керуак. Отец бит-поколения[2] ходил в школу и лицей в соседнем квартале, работал макетчиком в типографии, выпускавшей местный бюллетень «Прожектор», а потом отправился в путешествие. Прошло время, он вернулся и занялся писательством. Я любил представлять, как Джек шляется по барам, мучимый экзистенциальными сомнениями. Я считал Керуака образцом для подражания, чем-то вроде отца, которого у меня не было, художником, терзаемым демонами, авантюристом-бродягой, автором великих текстов.

После поступления в Нью-Йоркский университет я поселился в квартале Гринвич-Виллидж, где написал несколько коротких рассказов. Это была проба пера, мне хотелось проверить, умею ли я рассказывать истории, но за роман взяться не решился – опасался, что на «длинную» дистанцию не хватит дыхания, воли и таланта. Я поделился с Даной своей безумной мечтой и не скрыл от нее, как боюсь, что никогда не сумею осуществить ее. Она дала мне разумный совет: подожди, пусть желание сесть за письменный стол станет таким сильным, что победит все сомнения и прогонит прочь неуверенность в себе.

И я ждал – почти два десятка лет, карабкался по карьерной лестнице, делал все, что полагается делать хорошему мужу и отцу, а к сорока годам почувствовал, что стремиться больше не к чему, и вернулся к мечте о писательстве. Сочинение романа было для меня сродни поискам Грааля, я понимал, что реализуюсь как личность, только если сделаю это. Дана всячески меня поддерживала, обещала помогать по мере сил и возможностей. Она верила в меня и относилась к моей затее как к своей собственной. В этом и состоит истинный смысл супружества: каждый трудится на благо другого, делает все, чтобы он раздвинул рамки, в которые сам себя загнал, стал сильнее и не боялся провала.