История моего бегства из венецианской тюрьмы, именуемой Пьомби - [43]
Я встал со словами: «Отсюда должен быть выход; пойдем сломаем здесь все; нельзя терять ни минуты». Мы подошли к железной двери на другом конце помещения, и мне вдруг показалось, что в узком простенке находится еще одна дверь. Я просунул свою пику в замочную скважину, молясь, чтобы эта дверь не оказалась шкафом. После трех или четырех толчков она открылась, и я увидел каморку, а за ней — галерею с нишами, заполненными тетрадями: мы попали в архивы. Дальше вела лестница, по которой мы тотчас же спустились и оказались перед кабинетом для отправления естественных нужд. Спустились по второй лестнице и через стеклянную дверь внизу без труда вошли в Канцелярию дожей. Я поспешил вернуться назад и забрать свой тюк, оставленный возле слухового окна. Взяв все и вернувшись в каморку, я заметил на комоде ключ. Я подумал, что это ключ от той двери, которую я открыл пикой, и решил проверить, не повредил ли я скважину. Дверь легко поддалась, я ее запер, а ключ вернул на место. Возможно, мне не стоило так стараться, но мне казалось, что это важно; думаю, я должен рассказывать обо всем подробно.
Вернувшись в Канцелярию, я застал своего спутника у окна, он прикидывал, сможем ли мы выбраться отсюда с помощью веревок. Взору моему открылись закоулки, видимо прилегающие к собору, — попади мы туда, и сразу окажемся в западне. На одном из бюро я увидел железный инструмент с закругленным концом и деревянной ручкой, каким секретари обычно прокалывают пергамент, а в отверстие продевают веревочку со свинцовой канцелярской печатью. Я спрятал этот инструмент в карман и, открыв бюро, нашел в нем копию письма, где говорилось о том, что светлейший посылает генералу-проведитору три тысячи цехинов на восстановление древней крепости на Корфу. Если бы я нашел эти деньги, то присвоил бы их без зазрения совести: я находился в таком положении, когда всякое деяние Божье есть благо. Нужда — это великий учитель, наставляющий человека относительно его прав.
Быстро все осмотрев, я понял, что придется ломать дверь Канцелярии, поскольку, несмотря на усилия, мне не удалось приподнять щеколду с помощью пики. Тогда я решил проделать дыру в одной из дверных створок; там, где на дереве было меньше всего сучков, это казалось легче всего. Сначала мне не удавалось оторвать доску в том месте, где она крепилась к другой створке и где проходила щель; но через несколько минут дело пошло живее. Я велел монаху канцелярским инструментом проделывать отверстия, в которые я затем вставлял эспонтон; затем, раскачивая его из стороны в сторону, ломал, крошил, измельчал дерево в щепки, не обращая внимания на производимый мною адский шум, от которого монах дрожал с головы до ног, потому что слышен был этот шум, вероятно, издалека. Я сознавал опасность, но решил с ней не считаться. Через полчаса дыра стала уже достаточно большой, теперь можно было остановиться, потому что расширять ее дальше было уже невозможно. С сучками, выступающими слева и справа, снизу и сверху, можно было справиться только с помощью пилы. Окружность дыры выглядела устрашающе, из нее торчали острые щепки, угрожая разодрать одежду и поранить кожу. Расположена она была на высоте пяти футов; я поставил табурет, на который вскарабкался монах; он просунул в отверстие голову и руки, я встал на другой табурет позади него и, держа его сначала за ляжки, а потом за лодыжки, пропихнул вперед в кромешную тьму; я не беспокоился, потому что знал расположение дворца. Когда мой спутник оказался по ту сторону двери, я бросил ему все свои пожитки, а веревки оставил в Канцелярии. На два стоящих рядом табурета я водрузил третий и влез на него. Таким образом, дыра оказалась на уровне моих бедер. Я с трудом ввинтился в нее до самого паха: все-таки она получилась достаточно узкой, и, когда я уже не мог дальше продвигаться вперед, а сзади подталкивать меня было некому, я попросил монаха обхватить меня поперек туловища и тянуть к себе без малейшей жалости и даже по кусочкам, если потребуется. Он исполнил приказ, а я ничем не выдал боль, хотя кожа на боках и бедрах была расцарапана до крови. Как только я оказался по ту сторону двери, я собрал свои вещи, спустился на два пролета и без труда открыл дверь внизу: такие замки в Венеции называют a la tedesca[99],снаружи их открывают ключом, а изнутри — оттянув пружину. Я оказался в коридоре перед дверью, ведущей к Золотой лестнице, а поодаль находился кабинет военного министра, именуемого savio alla scrittura[100]. Дверь в Залу четырех дверей была закрыта, равно как и дверь на лестницу, напоминавшая по размерам городские ворота; чтобы сломать ее, потребовались бы копровая баба либо петарда. Мне было достаточно одного взгляда, чтобы убедиться: мой эспонтон сделал все, на что способен. Труд его закончен, теперь этот инструмент достоин только висеть ex voto[101] на алтаре моего святого покровителя. Я сел, ощущая полное спокойствие и умиротворение, и сказал монаху, что мое дело завершено, теперь пора вмешаться Господу. «Не знаю, — сказал ему я, — придут ли уборщики дворца сегодня, в День Всех Святых, или завтра, в день поминовения усопших. Если кто-то появится, я сбегу, как только откроется эта дверь, и вы последуете за мной; но если никто не придет, я даже с места не двинусь, и если умру от голода, то ничего не попишешь».
Бурная, полная приключений жизнь Джованни Джакомо Казановы (1725–1798) послужила основой для многих произведений литературы и искусства. Но полнее и ярче всех рассказал о себе сам Казанова. Его многотомные «Мемуары», вместившие в себя почти всю жизнь героя — от бесчисленных любовных похождений до встреч с великими мира сего — Вольтером, Екатериной II неоднократно издавались на разных языках мира.
Мемуары знаменитого авантюриста Джиакомо Казановы (1725—1798) представляют собой предельно откровенный автопортрет искателя приключений, не стеснявшего себя никакими запретами, и дают живописную картину быта и нравов XVIII века. Казанова объездил всю Европу, был знаком со многими замечательными личностями (Вольтером, Руссо, Екатериной II и др.), около года провел в России. Стефан Цвейг ставил воспоминания Казановы в один ряд с автобиографическими книгами Стендаля и Льва Толстого.Настоящий перевод “Мемуаров” Джиакомо Казановы сделан с шеститомного (ин-октаво) брюссельского издания 1881 года (Memoires de Jacques Casanova de Seingalt ecrits par lui-meme.
«Я начинаю, заявляя моему читателю, что во всем, что сделал я в жизни доброго или дурного, я сознаю достойный или недостойный характер поступка, и потому я должен полагать себя свободным. Учение стоиков и любой другой секты о неодолимости Судьбы есть химера воображения, которая ведет к атеизму. Я не только монотеист, но христианин, укрепленный философией, которая никогда еще ничего не портила.Я верю в существование Бога – нематериального творца и создателя всего сущего; и то, что вселяет в меня уверенность и в чем я никогда не сомневался, это что я всегда могу положиться на Его провидение, прибегая к нему с помощью молитвы во всех моих бедах и получая всегда исцеление.
«История моей жизни» Казановы — культурный памятник исторической и художественной ценности. Это замечательное литературное творение, несомненно, более захватывающее и непредсказуемое, чем любой французский роман XVIII века.«С тех пор во всем мире ни поэт, ни философ не создали романа более занимательного, чем его жизнь, ни образа более фантастичного», — утверждал Стефан Цвейг, посвятивший Казанове целое эссе.«Французы ценят Казанову даже выше Лесажа, — напоминал Достоевский. — Так ярко, так образно рисует характеры, лица и некоторые события своего времени, которых он был свидетелем, и так прост, так ясен и занимателен его рассказ!».«Мемуары» Казановы высоко ценил Г.Гейне, им увлекались в России в начале XX века (А.Блок, А.Ахматова, М.Цветаева).Составление, вступительная статья, комментарии А.Ф.Строева.
О его любовных победах ходят легенды. Ему приписывают связи с тысячей женщин: с аристократками и проститутками, с монахинями и девственницами, с собственной дочерью, в конце концов… Вы услышите о его похождениях из первых уст, но учтите: в своих мемуарах Казанова, развенчивая мифы о себе, создает новые!
Великий венецианский авантюрист и соблазнитель Джакомо Казанова (1725—1798) — один из интереснейших людей своей эпохи. Любовь была для него жизненной потребностью. Но на страницах «Истории моей жизни» Казанова предстает не только как пламенный любовник, преодолевающий любые препятствия на пути к своей цели, но и как тонкий и умный наблюдатель, с поразительной точностью рисующий портреты великих людей, а также быт и нравы своего времени. Именно поэтому его мемуары пользовались бешеной популярностью.
В сборник крупнейшего словацкого писателя-реалиста Иозефа Грегора-Тайовского вошли рассказы 1890–1918 годов о крестьянской жизни, бесправии народа и несправедливости общественного устройства.
Что нужно для того, чтобы сделать быструю карьеру и приобрести себе вес в обществе? Совсем немногое: в нужное время и в нужном месте у намекнуть о своем знатном родственнике, показав предмет его милости к вам. Как раз это и произошло с героем повести, хотя сам он и не помышлял поначалу об этом. .
Алексей Николаевич Будищев (1867-1916) — русский писатель, поэт, драматург, публицист. Роман «Лучший друг». 1901 г. Электронная версия книги подготовлена журналом Фонарь.
«Анекдоты о императоре Павле Первом, самодержце Всероссийском» — книга Евдокима Тыртова, в которой собраны воспоминания современников русского императора о некоторых эпизодах его жизни. Автор указывает, что использовал сочинения иностранных и русских писателей, в которых был изображен Павел Первый, с тем, чтобы собрать воедино все исторические свидетельства об этом великом человеке. В начале книги Тыртов прославляет монархию как единственно верный способ государственного устройства. Далее идет краткий портрет русского самодержца.
В однотомник выдающегося венгерского прозаика Л. Надя (1883—1954) входят роман «Ученик», написанный во время войны и опубликованный в 1945 году, — произведение, пронизанное острой социальной критикой и в значительной мере автобиографическое, как и «Дневник из подвала», относящийся к периоду освобождения Венгрии от фашизма, а также лучшие новеллы.
Жил на свете дурной мальчик, которого звали Джим. С ним все происходило не так, как обычно происходит с дурными мальчиками в книжках для воскресных школ. Джим этот был словно заговоренный, — только так и можно объяснить то, что ему все сходило с рук.
Один из самых знаменитых откровенных романов фривольного XVIII века «Жюстина, или Несчастья добродетели» был опубликован в 1797 г. без указания имени автора — маркиза де Сада, человека, провозгласившего культ наслаждения в преддверии грозных социальных бурь.«Скандальная книга, ибо к ней не очень-то и возможно приблизиться, и никто не в состоянии предать ее гласности. Но и книга, которая к тому же показывает, что нет скандала без уважения и что там, где скандал чрезвычаен, уважение предельно. Кто более уважаем, чем де Сад? Еще и сегодня кто только свято не верит, что достаточно ему подержать в руках проклятое творение это, чтобы сбылось исполненное гордыни высказывание Руссо: „Обречена будет каждая девушка, которая прочтет одну-единственную страницу из этой книги“.
Роман «Шпиль» Уильяма Голдинга является, по мнению многих критиков, кульминацией его творчества как с точки зрения идейного содержания, так и художественного творчества. В этом романе, действие которого происходит в английском городе XIV века, реальность и миф переплетаются еще сильнее, чем в «Повелителе мух». В «Шпиле» Голдинг, лауреат Нобелевской премии, еще при жизни признанный классикой английской литературы, вновь обращается к сущности человеческой природы и проблеме зла.
Самый верный путь к творческому бессмертию — это писать с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат престижнейших премий. В 1980 г. публикация романа «И дольше века длится день…» (тогда он вышел под названием «Буранный полустанок») произвела фурор среди читающей публики, а за Чингизом Айтматовым окончательно закрепилось звание «властителя дум». Автор знаменитых произведений, переведенных на десятки мировых языков повестей-притч «Белый пароход», «Прощай, Гульсары!», «Пегий пес, бегущий краем моря», он создал тогда новое произведение, которое сегодня, спустя десятилетия, звучит трагически актуально и которое стало мостом к следующим притчам Ч.
В тихом городке живет славная провинциальная барышня, дочь священника, не очень юная, но необычайно заботливая и преданная дочь, честная, скромная и смешная. И вот однажды... Искушенный читатель догадывается – идиллия будет разрушена. Конечно. Это же Оруэлл.