История моего бегства из венецианской тюрьмы, именуемой Пьомби - [35]

Вот как я провел все утро вплоть до девятнадцати часов, чтобы поразить воображение этого злобного невежды и, внушив ему необычайные и удивительные образы, внести смятение в его неразвитый ум, тем самым лишив негодяя возможности помешать моим планам. Утром, после того как Лоренцо ушел, унеся книгу для отца Бальби, я предложил Сорадачи поесть супу. Он лежал в постели, сказавшись больным, и не встал бы с тюфяка, не позови я его. Он встал, растянулся на животе возле моих ног, принялся целовать их и сказал, рыдая и проливая слезы, что, если я не прощу его, он умрет уже днем: чувствует, как нисходит на него проклятие — месть Пресвятой Девы, которую я против него заклинал. Его внутренности раздирают страшные рези, а язык покрылся язвами; он мне тут же его продемонстрировал, и я с удивлением увидел, что это правда; не знаю, возможно, они выскочили за день до этого. Я не дал себе труда внимательно рассмотреть его, дабы убедиться, что он не лжет; я намеревался сделать вид, будто поверил ему, и внушить надежду, что я способен его простить; для этого нужно было заставить его поесть. Возможно, он собирался надуть меня, но поскольку сам я был полон решимости обмануть его, то следовало просто посмотреть, кто же из нас двоих сыграет свою роль более убедительно.

Через мгновенье я изобразил на своем лице вдохновенье и велел ему сесть. «Давайте съедим этот суп, — сказал ему я, — а потом я расскажу вам о вашем счастье. Знайте же, что на рассвете предо мной предстала Дева Мария и велела великодушно простить вас. Теперь вы не умрете и будете счастливы». Совершенно обалдев, не поднимаясь с колен, поскольку стульев все равно не было, он съел суп, а потом уселся на тюфяк, чтобы выслушать мою речь. Вот что я произнес:

«Ваше предательство причинило мне такие страдания, что я всю ночь не сомкнул глаз. Ибо письма, которые вы отдали секретарю инквизиторов, попади они в руки государственным инквизиторам, могли обречь меня на пожизненное заключение в этих стенах. Признаюсь, что единственным моим утешением была уверенность в том, что вы умрете не позднее чем через три дня, прямо в этой камере и на моих глазах. Меня переполняли эти чувства, недостойные доброго христианина, ведь Господь наказывал нам прощать, однако, задремав на рассвете, я вдруг осознал, что предо мной — видение. Висящее пред вами изображение Пресвятой Девы ожило, пришло в движение, приблизилось ко мне и заговорило. Вот что она мне сказала: „Сорадачи чтит мои святые Четки и поэтому находится под моим покровительством; ты доставишь мне радость, если даруешь ему прощение, и тогда нависшее над ним проклятие Божье утратит свою силу. В благодарность за твой добрый поступок, достойный настоящего христианина, я немедля прикажу одному из ангелов принять человеческое обличье, сойти с небес, разрушить кровлю твоей темницы и через пять или шесть дней вызволить тебя оттуда. Ангел этот начнет свой труд сегодня в девятнадцать часов и завершит его за полчаса до захода солнца, ибо должен вознестись ко мне на небо при свете дня. Вырвавшись из неволи, ты уведешь за собой Сорадачи и будешь заботиться о нем до конца дней своих, но при условии, что он навсегда откажется от ремесла шпиона. Ты точно исполнишь все, что тебе велено, по отношению к этому бедняге". Сказав это, Пресвятая Дева исчезла, а я пробудился ото сна».

Стараясь сохранять непоколебимое спокойствие, я наблюдал за лицом этого предателя, который, казалось, остолбенел. Когда я увидел, что он мне не отвечает, я взял в руки молитвенный часослов, перекрестился, поцеловал образ Пресвятой Девы, оросил камеру святой водой и сделал вид, будто возношу молитву. Час спустя это животное, которое так и не шелохнулось и даже рта не раскрыло, решилось спросить меня, в котором часу должен спуститься с неба ангел и услышим ли мы какие-то сигналы его появления. «У меня нет сомнений, — ответил я, — что он появится в девятнадцать часов, мы услышим, как он будет работать, а в двадцать три часа он исчезнет; я полагаю, что работать четыре часа кряду для ангела — более чем достаточно, чтобы все завершить».

Полчаса спустя он изрек, что, наверное, все это мне приснилось. Тогда я холодно заметил, что уверен в обратном, и добавил, что он должен дать мне клятву бросить ремесло шпиона. Он растянулся на своем тюфяке и проспал два часа. Едва проснувшись, он спросил меня, нельзя ли подождать с принесением клятвы об отказе от шпионского ремесла до следующего дня; я ответил, что он вправе отложить клятву вплоть до последнего момента моего пребывания в камере, но что я ни за что не уведу его за собой, если предварительно он не поклянется мне, как этого требовала его покровительница — Пресвятая Дева. Я заметил, что лицо его выражает удовлетворение, ибо в глубине души он не сомневался в том, что ангел никогда не появится. Время, тянувшееся до наступления девятнадцати часов, показалось ему очень долгим, но и для меня оно тянулось бесконечно. Эта комедия меня забавляла, и я был уверен, что она возымеет действие. Однако меня одолевали сомнения. Я понимал, что все сорвется, если по забывчивости Лоренцо не передал книгу отцу Бальби.