История моего бегства из венецианской тюрьмы, именуемой Пьомби - [37]
Тридцатого вечером я написал отцу Бальби, чтобы он открыл дыру в восемнадцать часов и прошел ко мне в камеру. Я наказал ему принести с собой ножницы, которыми, как мне было известно, графу дозволили пользоваться. Тридцать первого на рассвете я в последний раз увидел Лоренцо и еще до того, как он ушел, я сообщил Сорадачи, что ангел явится в восемнадцать часов через отверстие в кровле, мы выберемся через него наружу и проделаем новую дыру. Я сказал, что у ангела будет такая же, как у меня, длинная борода и ножницы, с помощью которых Сорадачи отстрижет бороды нам обоим. Он по-прежнему пребывал в изумлении, но уже ни в чем не сомневался и обещал беспрекословно повиноваться; но теперь, когда все было готово, я больше не заботился о том, чтобы все выглядело правдоподобно. Никогда еще семь часов не тянулись так долго. При малейшем раздававшемся снаружи шорохе я ждал, что появится Лоренцо и уведет шпиона, который не преминет тут же поведать ему обо всех чудесах, свидетелем которых он стал: я бы тогда просто умер от горя. Я не сомкнул глаз, не мог ни есть, ни пить. Наконец прозвонило восемнадцать часов.
«Ангелу» потребовалось всего десять минут, чтобы проломить доски, надавливая на круговой желобок. Отец Бальби пролез в дыру ногами вперед и бросился прямо ко мне. Я сердечно обнял его, сказав: «Теперь ваш труд завершен, а мой только начинается». Инструмент тотчас же перешел ко мне в руки, а я вручил Сорадачи ножницы, чтобы он постриг нам бороды. Он казался совсем не в себе, вперившись взглядом в монаха, который походил на кого угодно, но только не на ангела. Несмотря на растерянность, меньше чем за час он прекрасно постриг нас обоих.
Я по-латыни сказал монаху, чтобы он ждал меня в камере, поскольку не желал оставлять этого прохвоста без присмотра; встал на кресло и, оттолкнувшись от него, подтянулся, вылез через дыру и очутился на крыше собственной камеры. Я подошел к стене и с трудом пролез через отверстие, которое, несмотря на мои инструкции, оказалось слишком длинным и узким, но все-таки попал на крышу, расположенную над камерой графа, спустился туда и сердечно приветствовал несчастного старика. Я увидел пред собой человека, которому было уже не по силам преодолевать трудности и опасности, коим мы подвергали себя, замыслив побег: нам предстояло пройти по огромной наклонной крыше, крытой свинцовыми пластинами. Он тотчас же спросил меня, в чем состоит мой план, добавив, что, по его мнению, я совершил множество неразумных действий. На это я отвечал, что специально обрек себя на такое положение, когда мне остается только двигаться вперед и либо обрести свободу, либо погибнуть. Тогда он ответил, пожав мне руку, что если я собираюсь проделать дыру в крыше дворца и искать там выход на свободу, которого сам он не видит, то он не осмелится последовать за мной, потому что наверняка упадет с крыши, а посему он останется здесь, чтобы молить за нас Бога, пока мы будем искать путь к спасению.
Мне не терпелось осмотреться, я снова поднялся на чердак, двигаясь в направлении боковых стен, и, коснувшись крыши, согнулся в три погибели, чтобы подойти как можно ближе к краю. Удобно усевшись среди испражнений, коими полны чердаки всех больших домов, минуты две острием своей пики я ощупывал доски, показавшиеся мне гнилыми. Я убедился в том, что меньше чем за час сумею проделать в них большое отверстие. Я от всей души возблагодарил бессмертное Провидение и вернулся, пройдя вдоль стены к себе в камеру, где за четыре часа я изрезал все имевшиеся там простыни, полотенца, салфетки, покрывала и матрасы, собственноручно связывая разрезанные полосы, и получил очень крепкую веревку длиной в сотню саженей. Я не сомневался в ее прочности, потому что соорудил так называемый ткацкий узел. Такая предосторожность была необходима, поскольку плохо закрепленный узел может развязаться, и человек, висящий в эту минуту на веревке, полетит вниз. В великих свершениях есть обстоятельства, которые решают всё, и тот, кто взял на себя руководство делом, не должен обходить их вниманием. После этого я связал в узел свою одежду, плащ на шелковой подкладке, несколько рубашек, чулки, носовые платки, и мы втроем перешли в камеру графа, прихватив с собой всю поклажу. Граф прежде всего учтиво поздоровался с Сорадачи и поздравил его с тем, что ему посчастливилось разделить мое общество, а также следовать теперь за мной; но тот ничего на это не ответил. Его изумленный вид вызывал у меня желание расхохотаться. Теперь я больше не стеснялся; я сорвал с себя маску лицемера, которую вот уже неделю вынужден был носить целыми днями. Я видел, что шпион распознал мой обман, но не понимает, что происходит, ибо не мог догадаться, каким образом мне удавалось вступать в контакт с пресловутым ангелом, который появлялся и исчезал именно в тот момент, когда я это предсказывал. Когда он услышал, как граф убеждает нас, что мы подвергнем себя смертельной опасности, то, будучи по натуре трусом, начал искать предлог, чтобы отказаться от этой опасной эскапады. Я велел монаху собирать свои пожитки, пока я буду проделывать дыру в углу чердака.
