История матери - [50]

. Но она, разумеется, промолчала. Вместо этого она вытерла слезы платком, который отец протянул ей, и постаралась улыбнуться.

7 апреля 2014 г.

Иногда вам приходится играть, разве не так? Скрывать свои истинные мысли или чувства. Утверждать одно, а верить в другое. Здесь я занимаюсь этим все время. Мне приходится так поступать. У меня было много времени для того, чтобы подумать, и я встретила много сломанных людей. Я узнала, что с первого взгляда не всегда можно отличить добро от зла или правду от лжи. И не всегда можно отличить мысли от слов. Доктор попросил меня подумать об этом, и я думаю. Я не хочу ни с кем разговаривать и не хочу заводить друзей. Поэтому я веду себя тихо и стараюсь быть незаметной.

Сегодня ко мне в комнату вошла врач-психотерапевт и увидела, что я рисую, на самом деле я ни о чем не думала, просто машинально водила карандашом, изображая устремляющиеся вниз вихри, возможно, это были облака или тенистые заводи, слегка напоминающие лужи. Над одной лужей я нарисовала лицо со взъерошенными волосами, с льющимися из глаз слезами и погруженным в воду ртом. Я видела, как она прищурилась, пытаясь расшифровать мои беспорядочные штрихи. Она широко улыбнулась, как будто бы я дала ей правильный ответ.

– Великолепно, Джесс, очень хорошо, что вы самовыражаетесь, анализируете свои мысли посредством искусства, вам больше всего нравится заниматься именно этим?

Я кивнула главным образом потому, что не хотела разочаровывать ее. Казалось, она так довольна видеть мои неразборчивые каракули, просто счастлива.

13

Закрыв глаза и со спускающимся на бедра, когда она нагибалась, мешковатым животом Джессика сидела в своей ванной комнате и очень, очень глубоко дышала. Прошло около двух недель с тех пор, как она родила, и не было никакой надежды на то, что она сможет застегнуть молнию на своих обтягивающих джинсах, даже если сменит пижамные штаны. Шов хорошо зажил, превратившись в тонкую, словно карандашную, красную линию над лобком, и общая слабость после кесарева сечения исчезла. Теперь она могла распрямиться, не морщась. По правде говоря, ее тело успешно возвращало себе прежний вид.

Открыв глаза, она уставилась на свое отражение в большом настенном зеркале и почувствовала отвращение к собственной внешности. Волосы были грязными, и она не могла припомнить, где была ее косметичка и тем более когда она в последний раз открывала ее. Она пригладила челку и прикусила губы, чтобы они стали чуть ярче. На самом деле то, как она выглядит, зависело не от этого.

Лилли плакала. Она плакала уже целую минуту, и поэтому Джессика пряталась в туалете. Она слышала, как Мэттью ковыряется на кухне, и знала, что, едва услышав оживший сигнал радионяни, вопящий, как сирена, он побежит на него.

Словно по команде, Джессика услышала тяжелые шаги мужа, поднимающегося по лестнице, который кричал: «Все нормально, Лилли, папочка идет. Не плачь, малышка, я иду к тебе!», а потом: «Джесс? Джесс?» Было ли это намеренно или нет, но ей послышались обвинительные нотки в этом призыве, и мысленно она конкретизировала подтекст: «Где ты? Почему ты не идешь к Лилли? Она плачет, а ты – ее мать и должна бежать к ней всякий раз, когда она нуждается в тебе…»

– Извини, Мэтт! Я – в туалете. Я ненадолго застряла. Ты взял ее? – с улыбкой окликнула она через закрытую дверь, стараясь, чтобы ее голос звучал правдоподобнее.

– О, ладно, ерунда. Да, я взял ее!

Сжав зубы, Джессика слушала, как Мэттью бормочет что-то слащавое и добродушно подтрунивает, как всякий раз, когда общается со своей дочуркой.

– Ты-самая-лучшая-малышка-на-целом-свете! Да, это ты! Это ты! – после чего он чмокал Лилли в щеку. – Так и съел бы тебя, Лилли! Да, я мог бы! Я мог бы съесть тебя с хлебом! – И он снова целовал ее.

Джессика почувствовала, как напряглась ее челюсть и задрожали пальцы. Ее ревность вспыхивала от малейшей искры, после чего ее мгновенно охватывало чувство вины, разгоняющее кровь по жилам и бьющее рикошетом по животу. Как можно быть такой ревнивой? Она – твой ребенок, твоя дочка.

– Ты там в порядке, мамочка? – Мэттью тихо постучал в дверь ванной комнаты. Она слышала, как Лилли икает от облегчения и радости оттого, что отец держит ее на руках. – Мы спускаемся на обед, встретимся внизу!

Джессика не могла бы сказать с уверенностью, что ее бесит больше – его веселый тон или то, что он называет ее мамочкой и говорит как за себя, так и за Лилли. Ей давно хотелось просто поговорить с мужем. Так, как они обычно это делали.

Встав, Джессика внимательно посмотрела на свое отражение и спустила воду в унитазе, старясь притвориться, что все в порядке. Проведя рукой по груди, она не почувствовала ничего, кроме облегчения оттого, что она не в состоянии кормить грудью свою дочь. Акушерка сочувственно прищелкивала языком и хлопала ее по руке, словно извиняясь. «Такое иногда случается», – сказала она. Джессике было все равно. Поскольку у нее не было молока, не было другого выбора, кроме как продолжать кормить Лилли молочной смесью, дополнительным же преимуществом было то, что чаще всего Мэттью мог взять на себя ответственность за ее кормления, что он делал, разумеется, с большой охотой.